Книга Хозяйка медовых угодий, страница 15 – Ри Даль

— Спасибо, Шайна, — сказала я искренне. — Мы справимся.

Она кивнула, но её глаза были полны тревоги.

— Я вернусь, как смогу, — сказала она. — Привезу еды, может, инструменты. Но вы должны быть осторожны.

— Мы будем осторожны, — пообещала я. — А ты… береги себя.

Шайна улыбнулась — устало, но тепло.

— Берегите друг друга, — сказала она, глядя на Лину. — Ты, малышка, слушайся Марису. Она знает, что делает.

Лина кивнула, прижимаясь ко мне. Шайна забралась на телегу, взяла вожжи и посмотрела на нас в последний раз.

— Удачи, Мариса, — сказала она тихо. — И… прости, что не могу больше помочь.

— Ты и так сделала больше, чем могла, — ответила я, чувствуя, как слёзы подступают к глазам.

Шайна цокнула языком, и телега тронулась, исчезая за холмом. Я смотрела ей вслед, пока скрип колёс не затих. Мы с Линой остались одни, посреди высохшего луга, под первыми лучами солнца, окрашивающими небо в алый цвет.

Я повернулась к Лине, взяла её за руку и сказала:

— Пойдём, милая. Пора обживать наш новый дом.

Она кивнула, и мы пошли к хижине, оставляя за собой следы в пыли. Пасека была в руинах, но я видела в ней не только запустение, но и возможность. Возможность начать заново.

Рассветное солнце лениво пробивалось сквозь щели в покосившейся крыше хижины, отбрасывая на пыльный пол тонкие полосы света, в которых кружились пылинки, будто крошечные звёзды, затерянные в пустоте. Я остановилась на пороге, крепко сжимая руку Лины, и сердце моё сжалось от вида, открывшегося перед глазами. Хижина была не просто ветхой — она казалась призраком былого уюта, давно покинутого и преданного забвению.

Стены из потемневших брёвен, покрытых трещинами и пятнами зеленоватой плесени, едва держались вместе, словно усталые старики, цепляющиеся друг за друга, чтобы не рухнуть. Пол, усыпанный сухими листьями, обломками досок и мелким мусором, скрипел под ногами, выдавая каждый шаг. В углу, где когда-то, должно быть, стояла печь, теперь зияла дыра, заваленная обугленным кирпичом и сажей, а над ней чернела дыра в потолке, через которую виднелся клочок бледно-розового неба.

Я вдохнула, и в нос ударил запах сырости, смешанный с чем-то прогорклым, как старое масло, и едва уловимым ароматом гниющей древесины. Лина прижалась ко мне, её пальцы дрожали в моей ладони, и я почувствовала, как её взгляд скользит по этому запустению, полному разочарования.

— Мы… сможем здесь жить? — прошептала она, и в её голосе было столько тоски, что у меня защемило в груди.

Я хотела сказать что-то ободряющее, но слова застряли в горле. Перед глазами мелькнул образ нашей дачи в Петербурге — той, что мы с Антоном и Соней превратили в маленький рай с цветущим садом и гудящими ульями. Теперь же я стояла в этой развалине, в чужом мире, в чужом теле, и всё, что у меня было, — это Лина и узелок с едой от Шайны. Но я не могла позволить себе слабость.

— Конечно, милая, — сказала я как можно ласковее. — Это наш дом. И мы сделаем его уютным. Обещаю. Просто не всё сразу. Мы собственными руками обустроим себе наш маленький тёплый мирок. Согласна?

Лина кивнула, но её глаза всё ещё были полны сомнений. Я погладила её по голове,и шагнула вперёд.

Внутри хижина выглядела ещё хуже. Единственное окно, забранное мутным стеклом, треснувшим в углу, пропускало тусклый свет, который лишь подчёркивал убогость этого места. Стены были усеяны пятнами сырости, а в некоторых местах брёвна прогнили настолько, что сквозь них просвечивал утренний туман, стелющийся над лугом. В дальнем углу стояла покосившаяся лавка, одна ножка которой была сломана, и она опиралась на груду камней. Рядом валялся перевёрнутый стол, покрытый слоем пыли, такой толстой, что на ней можно было рисовать пальцем. Под потолком свисали клочья паутины, а в углу, у стены, лежала куча соломы, когда-то, наверное, служившая постелью, но теперь пропитанная сыростью и усыпанная мелкими ветками.