Книга Аптекарский огород попаданки, страница 138 – Ри Даль

Но ночью, когда всё затихало, и я сидела у костра, глядя на звёзды, мысли возвращались. Я вспоминала Агату, её смех, её платочек. Груню, её письма, которые я ждала. Вениамина, его опыты. И… Василия Степановича. Его слова, его взгляд, его руку, которую он обещал протянуть.

Я достала письма В.Б., перечитала их в свете костра. Кто ты? Где ты? Увижу ли я тебя? Или ты — лишь мечта, что дала мне силы идти дальше?

Я не знала ответов. Но знала одно: я буду бороться. Ради них. Ради себя. Ради тех, кого ещё можно спасти.

Первые недели в Плевне слились в бесконечный поток работы. Мы, сёстры милосердия, трудились с рассвета до глубокой ночи, а иногда и без сна. Раненых привозили каждый день: солдат с разорванными конечностями, офицеров с пулями в груди, казаков, чьи лица были изуродованы сабельными ударами. Полевые госпитали, если их можно было так назвать, представляли собой тесные палатки, где на соломенных подстилках лежали люди, стонали, молились или просто молчали, уставившись в потолок. Запах йодоформа, которым мы обрабатывали раны, смешивался с вонью гноя и пота, и я быстро научилась дышать ртом, чтобы не терять сознания.

Моя работа состояла в перевязках, компрессах, приготовлении отваров и раздаче скудных лекарств. В аптечке госпиталя были лишь самые простые средства: мятные капли для желудка, настойка опия для обезболивания, хинин от лихорадки и немного йодоформа. Иногда привозили розовые пилюли, которые мы с Вениамином разрабатывали в Воронино, и я чувствовала гордость, видя, как они спасают от заражений. Но чаще всего нам не хватало всего: бинтов, чистой воды, мыла, даже ниток для зашивания ран. Я научилась разрывать старые простыни на полосы, кипятить их в котлах и использовать снова, пока они не превращались в лохмотья.

Трудности были не только в нехватке ресурсов. Сама война, её жестокость, её бессмысленная кровавость ломали душу. Я видела, как молодые солдаты, едва достигшие восемнадцати, умирали от гангрены, крича от боли, потому что ампутацию мы не успевали провести вовремя. Видела, как офицеры, гордые и статные, плакали, прося написать письмо их матерям, зная, что не доживут до утра. Видела, как сёстры милосердия, такие же, как я, падали от усталости, но поднимались снова, потому что никто другой не мог их заменить.

Однажды сестра Прасковья, женщина лет сорока с добрыми глазами, потеряла сознание прямо во время перевязки — она не ела два дня, отдавая свою порцию каши раненым. Мы отпаивали её водой, но она лишь отмахнулась и вернулась к работе.

Я старалась держаться. Напоминала себе, зачем я здесь: чтобы спасать, чтобы быть полезной, чтобы найти В.Б. Но с каждым днём это становилось всё труднее. Ночью, когда я наконец падала на соломенную подстилку в углу палатки, меня преследовали кошмары: лица умерших, их глаза, их голоса, умоляющие о помощи. Я просыпалась в холодном поту, сжимая крестик матушки, и молилась, чтобы хватило сил пережить ещё один день.

Прошло два месяца. Войска под Плевной не продвигались: Осман-паша, засевший в городе, держал оборону, и каждый штурм заканчивался новыми потерями. Наш госпиталь несколько раз перемещали ближе к передовой, чтобы быстрее принимать раненых, и каждый переезд был испытанием. Мы грузили телеги медикаментами, бинтами, котлами, а иногда и сами несли раненых, если не хватало носильщиков. Однажды, во время такого переезда, телега с лекарствами застряла в грязи, и мы с сёстрами под дождём толкали её, пока не вывихнули плечи. Я тогда впервые заплакала — не от боли, а от бессилия.