Книга Аптекарский огород попаданки, страница 135 – Ри Даль

— Говорите, Василий Степанович, — попросила повторно, стараясь, чтобы голос мой звучал ровно, учтиво, как подобает княжне. Но внутри всё дрожало, как лист на ветру.

Что он хочет сказать? Что я сделала не так? Или, быть может, он устал от моего присутствия?..

От этой мысли сердце сжалось, и я отвела взгляд, боясь, что Булыгин прочтёт в моих глазах смятение.

Он кашлянул, словно собираясь с духом, и начал, тщательно подбирая слова, будто ступая по тонкому льду:

— Сегодня утром я получил письмо из Санкт-Петербурга, от Крестовоздвиженской общины сестёр милосердия. Надежда Алексеевна интересуется, по-прежнему ли вы намерены присоединиться к их миссии. Миссия отправляется уже на будущей неделе.

Я замерла, чувствуя, как кровь отливает от лица.

Община. Балканы. Миссия. Эти слова, которые ещё недавно были моей мечтой, моим путём к свободе, теперь звучали отныне как приговор.

Я подняла глаза на Булыгина, пытаясь понять, что скрывается за его спокойным тоном. Хочет ли он, чтобы я уехала? Это его способ мягко указать мне на дверь? Он ведь всегда был так учтив, так сдержан, что я никогда не могла быть уверена, о чём он думает на самом деле.

— Надежда Алексеевна… — повторила я, чтобы выиграть время, чтобы унять дрожь в голосе. — Но как же испытания? Я ведь не успею проявить себя за столь короткий срок.

Я прикусила губу, ругая себя за слабость. Но в голове уже кружились мысли, одна тревожнее другой. Зачем он говорит мне это? Почему именно сейчас? Неужели я и впрямь больше не нужна здесь?

Агата поправляется, эпидемия отступает… Может, моё пребывание в Воронино слишком затянулось? Но от этой мысли становилось так больно, так пусто, что я едва могла дышать.

Я не хочу уезжать. Не хочу оставлять Агату, Груню, этот сад… и его. Василия. Василия Степановича Булыгина. Человека, которого я прежде скорее боялась и даже немного презирала, а затем стала сочувствовать, уважать, доверять. А после и… не важно.

Разве могу я остаться? Что я значу для него? Всего лишь подопечная, обуза, которой он дал работу, а затем укрыл в своём имении. Сейчас я в каком-то смысле искупила свой долг перед ним, когда спасла Агату. Но разве это что-то меняет?..

Василий Степанович чуть помедлил, словно взвешивая каждое слово, прежде чем ответить. Его пальцы крепче сжали набалдашник трости, и я заметила, как напряглись его скулы.

— Я… оповестил Надежду Алексеевну о том, что вы сделали. О том, как вы спасли Агату, как боролись с чумой в моём имении… и, быть может, для всей Империи. Хотя всё это, конечно, должно остаться в тайне. Однако община умеет хранить секреты. Надежда Алексеевна понимает важность вашей работы. И она заверила меня, что, если вы изъявите желание, вас примут в общину безо всяких испытаний. Вы сможете отправиться на фронт… на Балканы, где сейчас идут тяжёлые бои. Идут бои под Плевной. Сёстры милосердия нужны там, чтобы ухаживать за ранеными, чтобы спасать тех, кто ещё может жить. Это… благородная миссия.

Он замолчал, и в его глазах мелькнуло что-то, что заставило моё сердце сжаться. Но что это было? Сожаление? Или облегчение? Я не могла понять. Его слова звучали так, будто он открывает мне дорогу к новой жизни, но в то же время они резали, как нож. Он говорит, что я могу уехать. Нет. Что я ДОЛЖНА уехать. Что здесь мне больше нет места.