Книга Аптекарский огород попаданки, страница 149 – Ри Даль

Вчера в госпитале случилась оказия. Папенька и Ставрогин явились в лагерь, требовали, чтобы я вернулась. Они кричали, грозили, но сёстры общины и генерал Скобелев встали за меня. Папенька ушёл, но я знаю — он не отступится. А я… я не могу вернуться, Груня. Не могу стать женой Ставрогина, жить в клетке. Моя душа рвётся к иному.

Но главное, Груня, — Николаша. Я думала, он погиб, но поручик Воронцов, один из раненых солдат, рассказал мне, что видел его в Самарканде в семьдесят четвёртом. Николаша нарисовал тот герб — стрелу и саблю, как на письмах В.Б. Я не знаю, он ли писал мне, но если он жив, я должна его найти. Сестра Анна, добрая душа, дала мне денег и письмо к своему брату в Самарканде, он майор в гарнизоне. Там же есть сёстры общины, они помогут.

Еду я через Одессу, Москву, а дальше — в Оренбург и Ташкент. Дорога долгая, и сердце моё дрожит, но я верю, что Бог ведёт меня. Груня, молись за меня. А ещё… напиши, как ты, как Вениамин, как ваше дитя. Я так рада за вас, душенька, и молю, чтобы вы были счастливы.

Твоя верная Александра Октябрь 1877»

Из Москвы я ехала в Оренбург по железной дороге я добиралась десять дней в душном вагоне, где пахло махоркой и потом. Сидела у окна, глядя на бескрайние степи, и читала письма В.Б., ища в них намёк на Николашу.

В Оренбурге пересела на почтовую карету до Ташкента — три недели тряски по пыльным дорогам, с ночлегами на постоялых дворах, где подавали жидкий чай и чёрствые лепёшки. Карета ломалась дважды, и я, сидя у обочины, молилась, чтобы не напали разбойники. В Ташкенте я нашла караван, идущий в Самарканд, — верблюды и повозки, груженные шерстью и чаем. Дорога заняла ещё пять дней, и я, укрывшись от солнца платком, смотрела на горы, что вставали вдали, как стражи.

Когда Самарканд показался на горизонте — минареты, купола, стены крепости, — я почувствовала, как слёзы жгут глаза. Я была здесь. Я приехала за Николашей. И, быть может, за правдой о В.Б.

Конец ноября 1877 — февраль 1878 г., Самарканд

———————————

Когда я впервые ступила на землю Самарканда, город предстал передо мной как видение из древней сказки. Минареты, словно копья, пронзали небо, их лазурные купола сияли в последних лучах заходящего солнца, а стены крепости, сложенные из жёлтого кирпича, казались золотыми в этом мягком свете. Воздух был сухим, пах пылью, пряностями и дымом от очагов. Улицы кишели жизнью: торговцы в полосатых халатах выкрикивали призывы поглядеть товары, верблюды лениво переступали под грузом тюков, а женщины в ярких покрывалах мелькали в толпе. Но за этой пёстрой суетой чувствовалась тревога — Самарканд, хоть и покорённый русскими, всё ещё дышал неспокойно. Война с Бухарским эмиратом затихла лишь недавно, и гарнизоны держали ухо востро, ожидая новых стычек с горными племенами.

Я стояла у ворот караван-сарая, сжимая саквояж, и чувствовала себя чужой в этом странном, манящем мире. Письмо от сестры Анны, адресованное её двоюродному брату Павлу Григорьевичу, жгло ладонь, как уголь. Я молилась, чтобы он принял меня, чтобы не прогнал, не усомнился в моих намерениях.

Холодный ветер, налетевший с гор, пробирал до костей, и я плотнее закуталась в платок, вспоминая Плевну, где холод был иным — влажным, пронизывающим. Здесь же, в Самарканде, в конце ноября, зима только начинала вступать в свои права: днём солнце ещё грело, но ночи были студёными, и звёзды сияли так ярко, что казалось, их можно коснуться рукой.