Книга Аптекарский огород попаданки, страница 151 – Ри Даль

Я писала заметки в маленькой тетради, которую купила на базаре: имена, места, даты. Но чем больше я искала, тем больше понимала, как зыбки эти следы. Самарканд был лабиринтом, где правда смешивалась с вымыслом, а слухи росли, как сорняки. Иногда я садилась у окна, глядя на минареты, и шептала молитву, прося Господа дать мне знак. Но знака не было, и надежда, такая яркая в Плевне, начинала меркнуть, как свеча на ветру.

Прошло три месяца. Наступил февраль 1878 года. Зима в Самарканде была мягкой: снег выпадал редко, тут же таял, превращая улицы в грязь, но днём солнце грело так, что можно было ходить без шубы. Политическая обстановка оставалась напряжённой: русские войска укрепляли крепость, а в горах вспыхивали бунты. Павел Григорьевич рассказывал, что эмир Бухары подписал мир, но его подданные не все приняли русское владычество. Иногда по ночам я слышала выстрелы вдали, и сёстры шептались, что в кишлаках прячутся повстанцы.

В один из дней, когда я вернулась с базара, сестра Елизавета протянула мне письмо. Конверт был мятым, с пятнами от долгого пути, но почерк я узнала сразу — Груня.

Сердце заколотилось, и я, забыв о обо всём на свете, села у очага и вскрыла письмо дрожащими пальцами.

«Милая моя Сашенька, здравствуй!

Слава Богу, дошло твоё письмецо, и я, как прочла, так и заплакала. Столько ты пережила, голубушка, столько дорог прошла! А я тут, в Москве, всё молюсь за тебя, чтобы Господь уберёг тебя в том далёком Самарканде.

Живём мы с Вениамином хорошо, дитё наше, дай Боженька, к апрелю разражуся. Вениамин в лаборатории своей всё возится, пилюли от хвороб делает, а я ему помогаю, как могу. Аптекарский огород цветёт, хоть зима на дворе, — в оранжереях тепло, и травы там всякие растут. Я, как ты учила, за растениями смотрю, поливаю, записываю, что да как.

Про Николашу сердце моё болит. Как же это, Сашенька, что он, может, жив? Молю Бога, чтобы ты нашла его, чтобы всё сбылося. Ты пиши мне, Сашенька, всё пиши.

Сашенька, береги себя. Я знаю, ты сильная, но всё ж сердце моё неспокойно. Пиши, как доберёшься, как устроишься. А я за тебя свечку поставлю в храме.

Груня»

Я перечитала письмо трижды, прижимая его к груди. Грунины слова грели. Я не могла не заметить, как ловко она стала писать — почти без ошибок. Грунечка всегда быстро училась и всегда была за меня.

Однако кое-что в её письме меня огорчило…

Груня ни разу не упомянула Василия Степановича. И об Агате… Ни слова. Странно. Неужели Груня не виделась с ними? Или же намеренно не хотела о них писать, чтобы я не горевала слишком, не скучала?..

Я нахмурилась, чувствуя, как тревога шевельнулась в душе. Но отогнала неспокойные мысли — Груня не из тех, кто таится без причины.

Время шло, а поиски Николаши не приносили плодов. Я расспрашивала солдат в гарнизоне, ходила в мечети, где старики рассказывали истории о войне, но всё было тщетно.

Однажды я нашла след: кузнец на базаре сказал, что видел светловолосого русского, который чинил сабли в кишлаке за рекой. Я поехала туда с Павлом Григорьевичем, но нашли лишь старика, который клялся, что это был не русский, а перс. Я возвращалась в госпиталь, чувствуя, как усталость давит на плечи, но не сдавалась.

Самарканд стал моим убежищем. Здесь, среди песков и минаретов, я чувствовала себя дальше от папеньки и Ставрогина, чем когда-либо. Здесь они не найдут меня. Однако вера в то, что я найду Николашу, слабела с каждым днём. Я сидела по вечерам в своей комнате, перебирая письма В.Б., и думала: что, если это конец? Что, если правда мне так и не откроется?..