Книга Аптекарский огород попаданки, страница 158 – Ри Даль

— А вы, Василий Степанович, не спорьте с доктором. И впредь берегите себя.

К вечеру мы достигли перевала, откуда открывался вид на Искандеркуль — озеро, словно сапфир, сверкало в оправе гор. Я остановилась, поражённая красотой и осознанием.

Мы так близко. Так близко к правде.

На закате спустились к кишлаку у озера — десяток глинобитных домов, окружённых садами. Старик в халате и тюбетейке встретил нас, выслушал Рустама и кивнул, указав на дальний дом. Сердце моё заколотилось так, что я едва дышала.

— Там, — сказал Рустам, кивая в сторону дома. — Русский парень. Живёт у кузнеца.

Василий Степанович посмотрел на меня, его рука легла на моё плечо.

— Готовы, Александра Ивановна? — спросил он тихо.

Я кивнула, хотя ноги подкашивались. Старик повёл нас по узкой тропе, и каждый шаг отдавался в груди, как удар молота. Дверь дома была приоткрыта, и оттуда доносился стук молота по наковальне. Я сжала руку Василия Степановича, не думая о приличиях, и он не отстранился.

— Как его зовут? — спросила я у старика, чувствуя, как голос дрожит.

Старик покачал головой, его глаза были серьёзны.

— Имени не знает никто, — ответил он через Рустама. — Память потерял. Пришёл сюда года два назад, еле живой. Здесь его зовут Юнус. Так прозвали — за светлые волосы, как у пророка.

Юнус… Я повторила имя про себя, чувствуя, как оно жжёт.

Старик указал на дверь и что-то сказал.

— Он там, — перевёл Рустам

Я шагнула вперёд, сжимая руку Василия Степановича, и мир сузился до этой двери, за которой ждала абсолютная неизвестность и конечный итог нашего пути.

Дверь скрипнула, отворяясь под дрожащей рукой старика, и в лицо ударил запах угля, железа и жжёного дерева. Полумрак кузницы, пронизанный тонкими лучами света, что пробивались сквозь щели в глинобитных стенах, обволакивал, как тяжёлый сон. В центре, у наковальни, стоял молодой мужчина — спиной ко мне, с молотом в руке.

Его плечи, широкие, но чуть ссутуленные, двигались ритмично, и каждый удар молота по раскалённому металлу отдавался в моей груди, как удар моего собственного сердца. Я замерла на пороге, не в силах сделать шаг. Воздух стал густым, почти осязаемым, и я боялась вдохнуть, боялась спугнуть этот миг, который, быть может, был ответом на все мои молитвы.

Василий Степанович стоял рядом, его рука всё ещё сжимала мою, и я чувствовала тепло его пальцев — единственное, что удерживало меня от падения в пропасть надежды и страха. Рустам, наш проводник, что-то тихо сказал старику, и тот кивнул, указав на мужчину у наковальни. Я не слышала их слов — мир сузился до этой фигуры, до её движений, до звука металла, что звенел, как колокол судьбы.

Он был высок, выше, чем я помнила Николашу, но в его осанке было что-то знакомое — тот же лёгкий наклон головы, тот же размах плеч. Волосы, некогда светлые, почти белокурые, теперь потемнели, выгорели на солнце и были спутаны, стянуты кожаным шнурком. Его рубаха, пропитанная потом и угольной пылью, висела на нём свободно, а руки, обнажённые по локоть, покрывали шрамы — тонкие, белёсые, точно паутина, и один глубокий, багровый, что тянулся от запястья к локтю. Это были не руки мальчика, которого я знала, — это были руки человека, познавшего труд и боль.

— Николаша… — прошептала я, но голос сорвался, утонув в стуке молота.