Книга Дочь мольфара, страница 39 – Ри Даль

Агнешка кивнула, согласная на «один глазок». Но, конечно, «одним» не обошлось.

Как только девушки очутились на площади, у обеих сразу дух перехватило: толпа, шум, веселье, гуляние — красота! Гармонь надрывается, слышится лихой свист, где-то ругаются, а где-то поют, а посреди толпы — настоящий медведь! Вот такой — большой, косматый, ревущий! И яблоки-то, яблоки как шустро лопает!..

Подруги, слившись с народом, хлопали в ладоши. Агнешка так насмеялась, как давно уже весело ей не было. Никто на девчонок внимания не обращал, слава богу. Всем и медведя с балалайкой хватало. Играть зверь не умел, но притворялся мастерски, как настоящий актёр.

Агнешка задивилась так, что глаза позабыла прятать. Да и к чему скрываться, если всё так ладно складывается?

Народная память зачастую короткая, если её ничем не подогревать. А в Боровице сейчас хватало всяких событий для практикования в сплетнях. Кто-то помер, кто-то в зернь проиграл целую корову, кого-то застукали на чужом сеновале с чужой женой. Жизнь продолжалась. И жить ею было чудесно, несмотря на то что иногда — страшно.

На какое-то время Агнешка совсем позабылась. И платок уже не слишком скрывал её лица, и глаза блестели агатами совершенно неприкрыто, и улыбка сияла червоным смехом.

А меж тем иные глаза неустанно следили за малейшим её движением. Глаза твёрдые и жуткие, глаза непримиримые. Глаза, не ведающие покоя и смирения. Глаза, полные мстительного надрыва.

— Илка!.. — тихонько дёрнула Агнешка подругу за рукав тулупчика. — Илка, идём…

— Да-да! Ещё секундочку!.. — и не подумала двинуться с места Илка.

— Идём, говорю… Не то беды не оберёмся…

Илка всё-таки отвлеклась от представления и мигом прошерстила толпу.

— Идём, — быстро согласилась она.

Подруги нырнули вглубь веселья. Кто их заметит в эдакой суете?.. Никто.

Никто, акромя того, кому очень требовалось заметить. Того, кто всё на свете замечал и ни за что не хотел упустить долгожданного часа.

Спешно-спешно засеменили девушки по снегу, а, выбравшись с площади, вовсе пустились бегом. Летели, как угорелые, хотя гнаться на таком морозе — дело не из лёгких. Они мчали, подгоняемые лютым страхом. И каждая из них знала, что в страхе этом много действительной угрозы.

— Илка, беги домой, — попросила Агнешка. — Тебе тут короче свернуть.

Она почти не задохнулась от бега, в отличие от Илки. Та едва успевала переводить дух и уже спотыкалась.

— Не пойду. Вместе дойдём до Штефана. Мне ничего не сделается, — не согласилась Илка и потянула Агнешку к лесу.

— Илка, слухай, — упрашивала та, — нет уже никого. Сама доберусь.

— Не спорь. Заедно пришли — заедно уйдём.

Они как раз успели пробежать мимо церкви и спуститься под горку. Хотя уже не бежали, а скорее плелись. Илка и шагом-то с трудом еле-еле переставляла ноги. Тело всё будто свинцом тяжёлым налилось, грудину распирало болюче. Делаешь вдох — а воздух почти не идёт, застревает где-то в шее. Но с горки быстро катиться — раз и уже внизу, хоть какая-то передышка.

— Илка, иди домой, — снова взялась уговаривать Агнешка.

Но на сей раз подруга перечить не стала.

Потому что оказалось, что поздно пререкаться.

Прямо на взгорье стоял отец Тодор. Стоял чёрной могильной плитой. Стоял и смотрел на удирающих поганиц, которые осмелились заявиться на деревенский праздник. И за дерзость свою обе должны были поплатиться.