Книга Дочь мольфара, страница 45 – Ри Даль

Священник сжался в комок, сокрушаясь перед неведомой чёрной силой, которой были ни по чём любые орудия, какие только не применял он против неё. И отныне этой силой обладала его дочь, которую он так любил, о которой так заботился, не щадя самого себя. Каталина превратилась в чудовище, и теперь отец Тодор жалел об одном — что так и не поднялась у него рука убить ведьму, пришедшую в его дом.

— Изыди! Изыди! — он уже не требовал, не рычал, а умолял пискляво, подобно полевой мыши, и жалостливые всхлипы священника становились всё тише и тише с каждой новой мольбой. — Изыди… Изыди…

Каталина опустилась на пол перед отцом, дождалась, когда он подымет к ней слезящиеся глаза. Тодор плакал, как младенец, у которого отняли расписного конька.

Продолжала улыбаться кровавой демонической улыбкой, Каталина склонила голову к плечу, а затем ещё и ещё, пока голова её не извернулась под немыслимым для живого человека углом, оказавшись перевёрнутой наоборот. Одновременно она подняла руки, и те завращались в локтях и кистях, издав скрипучий ломающийся звук. Её тонкое тело изломало, как ломает сучья дерева под порывами шквального ветра. Руки-ветви раскорячились и перекрутились, голова сделала новый невозможный оборот.

Тодор слышал, как крошатся её кости, превращаясь в труху. Видел, как осыпаются её волосы клоками. Как белая кожа покрывается уродливыми трупными пятнами, а на ткани длиной сорочки проступают кровяные разводы.

Кровь течёт по ногам, кровь идёт из её рта, кровь сочится из глазниц.

И при этом Каталина смеётся. Смеётся!

Она смеялась, разрываемая дичайшей болью. Болью, которая убила её. Болью, которая её воскресила. Которая вернула Каталину в мир живых, чтобы совершить правосудие.

— Что ты такое?.. — снова задал отец Тодор вопрос, который уже неоднократно задавал своей-не своей дочери.

— Смерть твоя, — прошипела она, булькая кровавыми пузырями на губах.

Все пальцы на её руках и ногах посинели и вздулись, что налитые после дождя черви. Почти облысевшая голова вращалась непрерывно. Зубы валились изо рта.

Отец Тодор поднёс триперстие ко лбу, принялся креститься, зашептал молитву. А Каталина, или скорее — чудовище, бывшее ею, стала медленно обходить по кругу священника.

— Ты всегда был самым грязным грешником из ныне живущих, — шамкало беззубым ртом чудище. — Ты пошёл в церковь отмаливать свои грехи, потому что верил, что тебе простятся смерти невинных девушек, которых ты обесчестил и убил. Но в Боровице ты нашёл много новых соблазнов, да, отец Тодор?..

— Господи помилуй… Господи помилуй… — шептал белыми, точно снег, губами священник. — Господи помилуй…

— Ты — само зло! — выкрикнула Каталина. — Ты всегда был жестоким и бесчестным! Ты никогда не знал, что такое святость…

— Замолчи, — умолял он, выскуливая себе хотя бы немного милости. — Замолчи, бес!

Тодор внезапно вскочил на ноги. Его рёв пришёлся точно на движение рук, удерживавших крест. Он сделал резкий выпад и тычок, вперёд — прямо в грудь Каталине, прямо в её сердце.

Тяжёлый металлический крест вонзился в разложившуюся плоть, пробил насквозь. Тодор навалился всем своим телом, и Каталина полетела спиной в стену. И уже там замерла. Окончание креста вошло в дерево, надёжно пригвоздив к иконе позади Каталины её останки.

Изломанные руки мгновенно обвисли будто верёвки. Голова осталась лежать боком на левом плече. Пальцы ног снова не доставали до пола. Каталина вновь как бы парила, но уже не в лёгкости и не в бесовском веселье. Она замолчала.