Книга Дочь мольфара, страница 65 – Ри Даль

— Много смертей. Очень много на одну ночь. Как теперь заснуть?

— Просто ложись и спи, — посоветовал Янко совершенно искренне. — И позаботься об Агнешке. Она там, у ручья, в домовине. Пусть волки с лисами не тронут её.

— Не тронут, — пообещал Чугай. — Никто не тронет и не подойдёт даже. Только так ей не дело лежать, ты же ведаешь?

— Ведаю.

— В землю ей надобно. Поскорее.

— Обождёт, — брови у Янко напряглись от тревожных мыслей.

— Что ты удумал? — хмурился ему в унисон Чугай.

— Видно будет. Пока так. А там уж как получится.

Чудище вновь вздохнуло и покачало большой косматой головой, в которой сразу зашуршали застрявшие веточки и ещё не сгнившая с осени листва.

— Дело твоё, — решил он, хоть и остался недоволен. — Но неупокоенные, сам знаешь, иногда бесовничать начинают, мавками оборачиваются и шалят в моём лесу. А я это страсть как не люблю. Была у меня тут давеча одна, но всё-таки мирная, да и в лес редко заходила. Её не трогал. За остальных ручаться не могу.

— А как её звали?

— Мавка она и есть мавка, — недобро усмехнулся Чугай, однако усмешка его быстро сошла на нет, и он всё-таки ответил: — В миру Сарика звали. Твой предшественник Штефан просил за неё. Да и сам много раз пытался её в Навь отправить. Но у неё что-то сильно нужное тут было. А сейчас, чую, ушла она. Совсем ушла.

Янко глянул на костёр. Он всё ещё слушал Чугая, но мыслями уже давно думал о своём. Теперь он хотя бы понимал, как ему действовать и куда стоит податься.

Голова Шандор постучал дважды, а затем — ещё дважды. А после постучал трижды. Но даже спустя семь ударов кулаком о дверное полотнище итог остался тем же. Притом староста знал: там, в хате, кто-то есть. Точно есть. Никаких сомнений.

Шандор понял это, разглядев согбенный грузный силуэт за столом. Такой силуэт мог принадлежать лишь одному человеку — хозяину дома.

Однако хозяин не двигался, а голова Шандор начинал нервничать. Хотя, строго говоря, нервничать голова Шандор уже давно не прекращал. С самого вечера зареченья.

Весь прошедший месяц выдался для деревенского старосты особенно нервным. А сегодня утром он и подавно не смог усидеть на месте. Поначалу обошёл всё село, сунулся в лес, дошёл до бывшего мольфарова дома, от которого ныне остались одни обугленные воспоминания, пробрался дальше в горы. Но нигде не нашёл и следа Янко.

Шандор беспокоился. Шандор уже почти закипал. Шандору не терпелось вылить хоть на кого-то свою злость. Сгоряча отпинал дворового пса, что жил в будке возле хаты. Чуть не убил псину — жена остановила.

Прошёлся вдоль главной улочки, а по всей Боровице вой стоит такой, что сотню волков заглушит. Даже плакальщицы не нужны. Воют бабы, старики, дети, даже мужики дородные — и те воют. По Илке плачут, по Лисии плачут, по Каталине плачут, а кто-то и по Агнешке, может, грешным делом слезу пустил…

Голова Шандор едва не пустил. Сдержался. Бог знает, как, но сдержался. А ведь и не видел он почти ничего из того, что творилось на склоне. Но там и видеть было не обязательно.

Он ничего не мог сделать. Никто не мог. Мог только сына пожалеть и не дать тому стать свидетелем смертоубийства. Но пришлось оставить Янко, чтобы не решили боровчане, что сыну деревенского старосты прощается больше, чем всем остальным. Правда, теперь голова Шандор здорово жалел о тех страхах. Теперь он убедился, что слишком большое горе по погибшим убило на время всякое любопытство к живым. На всю деревню напал морок и скорбь, накрыл туман общего горевания. В каждом доме горели свечи.