Книга Только не|мы, страница 43 – Игорь Толич

— Что для тебя настоящее?

— Разумеется, то, во что я сама искренне верю.

— Например?

Я призадумалась.

Андрис каким-то непостижимым образом всегда умел быть проницательным и деликатным в разговоре со мной. Вместе с тем он порой ставил меня в тупик, а я сердилась, что не могу так же виртуозно манипулировать словами вслух, как делаю это в книгах. Однако живые диалоги делали для меня много больше: не только запутывали и огорошивали, но и проясняли мне важные вещи.

Год назад, когда мы познакомились с Андрисом во время органного концерта, я также проходила через творческий кризис. Но наша взаимная любовь и ни на что непохожая дружба привели к тому, что я одним махом всего за месяц дописала роман, который валялся у меня незаконченным долгое время, потому что я словно потеряла связь со своими героями, не понимала уже, кто они и к чему придут. Они заварили кашу, точнее — я её заварила, а достойно расхлебать не смогла.

Законченное же произведение стало практически сразу бестселлером. Я отдала ему, вложила в него всё, что выстрадала за всю жизнь.

Пестов оборвал мой телефон сначала с восторженными криками, а теперь уже просто с криками, потому что с тех пор я не написала ни строчки. Сергей умолял написать сиквел или дать хоть что-нибудь, что можно удачно «воткнуть», как он выражался, под бурную струю читательского интереса, пока та не стихла окончательно. Но питать эти струи мне было нечем. Я сама будто высохла и умерла как писатель.

— Я верю в любовь, Андрис, — сказала я. — Верю непорочно, но с каждым годом она для меня становится чуточку дальше — возвышаясь и удаляясь куда-то ввысь от земного. Будто лишь бог знает, какая она в самом деле и что собой представляет, а я — не знаю совсем.

— Так и должно быть, — уверенно кивнул Андрис.

— Ты думаешь?

— Конечно, — он снова кивнул. — Природу любви так же тяжело объяснить, как природу бога. Да, существует огромное количество разных версий. И некоторые из них весьма экзотические. Лично я полагаю, любая версия имеет право на жизнь, при этом все они несовершенны. Но, чтобы их объединить, потребуется узнать абсолютно всё. А это, как известно, невозможно. Но, вообще-то, и не нужно. Достаточно смотреть на это так: если и любовь, и бог одинаково необъяснимы и разнообразны, быть может, они являют собой одно и то же?

— Бог и есть любовь?.. — переспросила я с сомнением.

— Скорее любовь и бог просто неотделимы.

— Тогда как о ней можно писать? — совсем расстроилась я.

— Как угодно. В том-то и фокус, что написать ты можешь о любви, как чувствуешь сама.

— А не будет ли это богохульством? — улыбнулась я.

— Конечно, нет, — Андрис мягко обнял меня и поцеловал в макушку. — Ведь ты сама — ангел.

Одно его присутствие рядом действовало умиротворяющее, а слова поддержки наполняли вдохновением. Только ради Андриса я готова была вновь сесть за текст, чтобы доказать и ему, и себе, что я всё ещё на что-то гожусь, помимо украшения ёлки и траты денег, которые теперь почти не зарабатывала. Если бы могла, я бы вместила в свои книги всю ту нежность, что получала от Андриса, его мудрость, его спокойствие и здравомыслие. Его ощущение абсолютной любви, которую он выражал через музыку, мне хотелось бы выразить словом.

Однако Андрис повторял вновь и вновь, что лишь сама музыка — и есть вершина чувственного выражения. Я могла довольно подробно описать устройство органа и то, как Андрис, уплыв в бесконечность духа, касается клавиш мануалов, уходящих один за другим вверх искусной террасой подобно садам Семирамиды. Как ноги его плавно утапливают большие широкие педали, и трубы, подчиняясь его движениям, звучат на все голоса — от самых низких, почти утробных, драматических, до высочайших, поющих жалостливо и возвышенно. Но ничто из этого не будоражило моё воображение настолько, чтобы создать целостный сюжет — музыкальный и влюблённый, пронизанный истинным чувством. У меня попросту не было сюжета.