Книга Гарпун дьявола, страница 123 – Тони Бранто

– Лучше нанизывай за голову, это самая твёрдая его часть, – дед проткнул червя. – Летом рыба не очень любит червя, но у нас лета и нет.

Я взял из пластиковой коробочки бурого мясистого червя. С него посыпались кусочки земли. Я повертел бедолагу, угадывая, где была его голова, и, когда выбрал нужный конец, дотронулся до него крючком.

– Ты его мучаешь, а надо колоть резко, вот так, – дед насадил ещё одну божью тварь. Затем он рассмеялся. – Ты – как твоя бабушка, та тоже боялась прокалывать червям головы и ни за что не соглашалась со мной рыбачить.

Чтобы не ударить в грязь лицом, я мигом насадил двух червей и, кажется, попал им в задницы, очень уж мягко пошло.

– Не пойму, где голова, – сказал я.

– Первое кольцо на теле, в нём находится ганглий, нервы, проще говоря. Ты его ткни, и он сам покажет, где ему больше неприятно.

– Лучше бы у него не было ганглия. А то он жизнь тратит лишь на то, что ждёт, когда его проткнут, и именно там, где больнее всего.

– Лучше так, хоть что-то ощущает. Быть амёбой хуже.

– В самом деле. Но всё равно – бедняга.

Дед закидывал поплавок с леской несколько раз, до тех пор, пока его не стало всё устраивать. Меня всё устроило с первой попытки.

– Я очень любил твою бабушку. Но как она ненавидела, когда я уезжал на рыбалку!

– Ты брал с собой виски?

– Брал, но дело не в том. Она терпеть не могла разделывать и чистить рыбу, а рыбы я приносил в дом много. – Дед засмеялся от всей души.

– А правда, что рыбаки и моряки называют морской узел хирургическим?

– Чистая правда.

– А почему?

Дед пожал плечами.

– Чтобы не быть банальными, наверное.

– По мне «морской» звучит куда поэтичнее, – заметил я.

– Это верно. На корабле не так много романтики, как писал Саббатини^[62], к примеру. Кухонное зловоние, соль в ушах и вообще везде, где можешь представить, грязь, запах пота и сортира.

– Напоминает колледж, но без соли.

– А когда мы шли в рейс и всю палубу загромождали клетками-курятниками, вонь была отменной. Куры чуяли землю и тогда бились и гадили сильнее. Ещё морды наши были постоянно красными от ветра, на коже постепенно образовывалась корка, и мы её смягчали хвойным маслом, у нас на всех была одна банка. Кажется, если я побреюсь, то следы от корок ещё будут видны.

Я не мог представить деда без бороды, вернее, у отца была фотография деда в молодости, но там на меня глядел совершенно другой человек, без морщин и бороды, с густыми смоляными волосами, зачёсанными с бриолином, и чёрными чайками бровей. Сейчас дед выглядел менее бравым и более мягким, красный оттенок кожи шёл его щекам и благородно контрастировал с седой растительностью. Дед вообще всегда выглядел благородно.

Мы прорыбачили до трёх часов дня, иногда согреваясь чаем из термоса. Наш улов составляла в основном мелочь, которую мы выпускали обратно, но по завершении рыбалки в ведре уже бились бочинами друг о друга судак и палтус, и я готов был съесть их в сыром виде. Мы собрались и отправились к машине, загрузили вещи на заднее сиденье, а рыбу я поставил к себе в ноги, чтобы успокаивать и поглаживать.

– Куда теперь?

– Как куда? Есть всё это. У меня в животе урчит.

– Скорее бы.

Дед повёл машину к югу, но не стал сворачивать к нашей деревне, а направился в самую южную точку острова, где в одной из бухт пряталось крохотное селение. Это был ещё один сюрприз. Мы приехали к маленькому ресторану прямо на берегу, и дед объяснил, что этим заведением владеет один из его старых друзей, с которым он служил во флоте. На террасе сидел мужчина и читал газету. Он встал сразу же, как увидел нас.