Книга Убийство в Венеции, страница 68 – Ян Мортенсон

Когда я пришел домой, сидевшая на моем стуле сытая и довольная Клео, глянув на меня одним голубым глазом, снова закрыла его, углубившись в свой послеобеденный сон после полбанки сардин и блюдечка молока. Не бог весть какой обед, конечно, но в лавке была только собачья еда. Не предлагать же ее кошке.

— Отсунься, — сказал я и осторожно опустил ее на пол: Клео недовольно мяукнула, протестуя, и прыгнула на старое кресло, стоявшее у окна.

— Мне кажется, так говорят на Западном Готланде, — объяснил я ей. — Хотя я и не совсем уверен. Диалект, во всяком случае. «Отсунься». Не особенно красиво звучит.

Но Клео не интересовали мои объяснения. Она свернулась клубком и снова заснула.

«Так будет проще, и не возникнет никаких подозрений», — подумал я, снимая с полки телефонный каталог. Если я упомяну Хиллестрема, он не заподозрит неладного. Я положил толстый каталог на стол и стал перелистывать страницы. Нашел то, что нужно, набрал номер и услышал ответ.

— Привет, это Юхан Хуман. Я подумал, не поможешь ли ты мне в одном деле. Я приобрел Хиллестрема. Пера Хиллестрема. Мне кажется, он настоящий, но было бы неплохо, если бы ты взглянул на него. Ты все же эксперт, а я всего-навсего простой любитель.

Он пришел точно в шесть, как обещал. Это было хорошее время, потому что я уже закрыл магазин, и нам не будут мешать любопытные посетители.

— Я тебе очень благодарен, — сказал я, пропустив его внутрь и запирая дверь. — Нынче на рынке так много мошенничества и подделок, что уже не рискуешь полагаться на собственный инстинкт.

Он улыбнулся и, взяв картину обеими руками, поднял ее перед собой так, чтобы косые лучи солнца осветили полотно. Вглядевшись, он присвистнул.

— Тебе крупно повезло, — сказал он уважительно. — Очень неплохая вещь. У нас есть нечто подобное в музее, но это, говоря по правде, намного лучше. Ты должен пообещать, что дашь ее сфотографировать для нашего архива.

— Охотно. И ты совершенно уверен?

— Более чем уверен. У меня написана книга и ряд статей о Хиллестреме, так что я знаю его как никто. Он был не только прекрасным художником, но и очень интересной личностью.

Он протянул мне картину, и я повесил ее на крепкий крюк в стене.

— Ты не возражаешь, если я закурю? Я спрашиваю, потому что мы, курильщики, стали нынче угнетенным меньшинством. Преследуемым и гонимым всеми просвещенными здравомыслящими. — Он снова улыбнулся и вытащил из кармана пиджака пачку сигарет.

— Я поощряю все искушения, хотя у меня свои приоритеты. Среди них нет курения. Я как-то пробовал в детстве, но так и не научился.

— Ты должен радоваться этому, — заметил он, прикуривая. — Если же говорить об искушениях и приоритетах, то я бы отдал сейчас должное чашке кофе. Если у тебя он есть, конечно.

— Это у меня есть всегда. Одну минуту.

Я вышел в мою совмещенную контору-кухню, взял серебряный поднос и две бело-голубых майсенских чашечки, из термоса налил крепкий кофе в небольшой густавианский кофейник XVIII века. Потом положил в вазочку немного кокосового печенья и понес все это изящество Гуннару Нерману, удобно расположившемуся в одном из кресел в магазине.

— Можно сказать, что Хиллестрем был отчасти продуктом Королевского дворца в Стокгольме, — сказал он, пустив в потолок кольца дыма.

— Интересно. — Я поставил поднос между нами на низенький столик. — Каким же образом он стал им?