Книга Воля владыки. В твоих руках, страница 19 – Рия Радовская

— Вот уж твоей Хессе сейчас гораздо лучше, чем нам. А если воспользуется очередным шансом с умом, а не как обычно, то остальным останется только грызть локти от зависти. Она у Сардара.

У Лин даже нашлись откуда-то силы повернуть голову: хотелось видеть, как будто по лицу Лалии можно понять, насколько та серьезна.

— Как? — Лалия усмехнулась, и Лин объяснила зачем-то: — Ладуш сказал — казармы. И владыка… тоже…

— Не они ее метили, не им решать. Владыка никогда не считал эту трущобную дикарку своей анхой. Ее участь зависит от Сардара и только от него. А тот был само терпение и лояльность, если ты не заметила.

— Но почему тогда?.. — Лин снова закашлялась, махнула рукой: — А, ладно. Теперь уже все равно. Спасибо, что рассказала.

— Смотри, — Лалия взяла Лин за руки, перевернула свои ладонями вверх. — Внимательно смотри, не думай, что я показала бы это любому.

За окном уже слабо, будто неуверенно занимался рассвет. И в сером предутреннем свете, заполнившем комнату, Лин ясно разглядела ее запястья. Исчерченные белыми шрамами, совсем тонкими, едва заметными, и неровными, уродливыми, будто кто-то остервенело кромсал кожу.

— А теперь я расскажу тебе сказку. — Лалия выпустила руки Лин, села, обхватив колено. — Жила-была на свете одна маленькая глупая анха. Единственная дочь очень знатного господина. Любимая дочь от любимой жены, умершей в родах. Похожая на мать, как одна капля воды на другую. Никогда ни в чем не знала отказа. Жила в радости и довольстве, делала, что вздумается, училась всему, потому что хотела быть совершенством. Не было ни одной науки и ни одного занятия, в которых она не могла стать лучшей. Отец любил ее, сильно, страстно. Слишком страстно для отца, но об этом оба узнали позже, чем нужно. Анха росла, хорошела, а вот умнела недостаточно быстро. И не сразу догадалась, что друзья отца, знатные, почтенные кродахи, посещавшие их особняк, приходят вовсе не за тем, чтобы издали насладиться юными прелестями.

Осознание наступило вместе с первой течкой. Кродахов было много, и в течку, и после, так много, что анха сбилась со счета. Сначала их запускали по одному, потом отец решил, что этого недостаточно. Он любил занимать место в первом ряду. Ему нравилось смотреть. Не трогать, не брать, не причинять боль, только смотреть.

Юная анха часто показывалась в свете. Ее наряды и украшения были продуманы до последней нитки, ее улыбки оставались чарующими и сладкими, как прежде. Никто не должен был узнать, и никто не знал. Отец анхи, благородный, преданный своему владыке, почтенному Санару аль Данифу, внушал лишь уважение. Владыка славился мудростью, но возраст давал о себе знать. Ни его чутье, ни его взгляд так и не распознали лжи, а юная анха, целуя его руки, отчаянно надеялась, что он увидит, почувствует хоть что-нибудь.

Тот день был обычным, ничем не отличался от прочих. Вот только в последний час перед рассветом анха увидела себя у постели отца. Увидела расколотый череп, мозги и кровь, пропитавшую подушку. Она не помнила, как это сделала, но если и жалела о чем-то — так о собственной глупости. Она могла придумать разное, могла отвести от себя подозрения, но не сделала ничего — и так и не простила себе этого.

Анха перестала быть юной. В общей тюрьме очень быстро взрослеют. Она, приговоренная к смерти, провела там два года, а казалось — целую жизнь. Жизнь, состоящую из попыток покончить с собой. Ей хотелось умереть раньше, чем ее шеи коснется топор палача или, еще хуже, позорная петля.