Книга Сон на яву, страница 75 – Рада Теплинская

Даже невозмутимый дворецкий Хорхе, человек с безупречной осанкой, двигавшийся почти бесшумно, словно не касаясь пола, вносил свой вклад в это хрупкое чувство общности. Он словно тень скользил вдоль длинного дубового стола, за которым сидело непривычно многочисленное семейство, и его руки казались размытым пятном, когда он с удивительной быстротой и ловкостью менял многочисленные изысканные тарелки и блестящие супницы, убирая одни блюда и подавая другие. Эмили часто ловила на себе его взгляд — быстрый, уважительный, но в то же время удивительно понимающий, словно он читал её мысли. И он отвечал ей коротким, едва заметным кивком или взглядом, полным молчаливого, но глубокого понимания, — это было невысказанное, но явное признание её присутствия, редкое проявление безусловной, тихой доброты в этом чужом, враждебном доме. Она ловила себя на том, что инстинктивно ищет эти маленькие успокаивающие жесты, эту тонкую, почти невидимую нить связи, протянутую через море отчуждения. Но, увы, эти заветные, незаметные переглядывания не остались без внимания. Антониета Агилар, чьи зоркие, словно орлиные, глаза ничего не упускали, а лицо было маской холодной надменности и неприступности, наблюдала за ними ледяным, пронизывающим взглядом, полным неприкрытого осуждения. От этого безмолвного, хищного блеска в её глазах, полного предостережения и скрытой угрозы, у Эмили по спине побежали мурашки, а хрупкая, только что зародившаяся надежда начала стремительно таять, словно дымка на ветру, оставляя после себя лишь горечь и пронизывающий холод.

Воздух в большой гостиной, обычно пропитанный ароматом старой кожи и полированного дерева, внезапно стал разреженным и резким. Антоньета Агилар, хозяйка дома, поджала губы, и этот жест был чем-то большим, чем мимолетное выражение недовольства. Это было намеренное сжатие губ, решительное выражение лица, холодное и четкое, как скальпель хирурга. В ее темных глазах, обычно сверкавших почти детским восторгом, теперь блеснул стальной огонек.

Она даже не стала дожидаться, пока Хорхе, их безупречный дворецкий, закончит свои обязанности — последний звон фарфоровой чашки о блюдце, почти неслышный шорох вечерней газеты, аккуратно разложенной на столе из красного дерева. Почти театральным жестом, шурша шёлковым платьем, она повернулась к своему мужу Роману. Её вопрос, заданный без тени сомнения, был дерзким вызовом всем негласным правилам приличия, которые царили в их богатом доме, намеренным разрушением тщательно поддерживаемого фасада аристократического порядка.

— Послушай, мой дорогой, — начала она приторно-сладким голосом, в котором странным, тревожным образом сочетались притворная невинность и острый, злобный умысел. Это был тон ребёнка, который просит новую игрушку, но при этом слова были подобраны так, чтобы нанести максимальный ущерб. — Скажи мне, разве не было бы просто замечательно нанять англичанина в качестве нашего нового дворецкого?

Роман, застигнутый врасплох, с обычно невозмутимым выражением лица, которое превратилось в маску крайнего недоумения, медленно поднял взгляд на жену. Его глаза, широко раскрытые от непонимания, искали в её лице намёк на шутку, признак её обычной театральности. Но Антониета, делая вид, что не замечает его глубокого смущения и нарастающего шока, просто сияла, и на её губах играла лучезарная, почти хищная улыбка. Не успел он произнести ни слова в знак протеста или смущения, как она продолжила, и её слова попали точно в цель: