Книга Сердце вне игры, страница 23 – Нира Страусс

А поскольку мне очень трудно не следить за каждым ее движением, будь оно злонамеренное или нет, стараюсь думать о чем-нибудь другом.

– Можно спросить: что это на тебе такое?

– Понимаю твой вопрос – ведь сам ты никогда не выискивал паутинных клещей, ползая на карачках. Так вот: на мне то, что обычно носят люди, занимающиеся садоводством, то есть старые вещи.

– Но я же видел, как ты работала в наших садах, и ничего подобного ты никогда не носила.

Несколько секунд она молчит, после чего тяжко вздыхает.

– Скажем так: мистер Моттрам – в некоторой степени вуайерист.

То есть она так оделась, чтобы старому ветерану не на что было смотреть и он остался с носом. От этой мысли я не могу сдержать улыбку.

Она снова вздыхает.

– А теперь серьезно: парень, чего ты от меня хочешь?

Ладно, пришло время брать быка за рога.

– Я думал, ты уже догадалась: нам нужно поговорить о безумной идее наших бабушек и придумать, как выпутаться из этой истории, не доведя их до бешенства.

Она не отвечает. Тут в памяти у меня всплывает ее недавний комментарий о чемоданах, и я хмурюсь.

– Погоди-погоди, ты же не думаешь ехать?

– А что? – Она крутит в руках свою шляпу. – Я у тебя разрешение должна спрашивать?

– Не кипятись, ладно? – Паркуюсь перед кафе и глушу мотор. Затем всем телом поворачиваюсь к ней, положив руку на спинку сиденья. – Я очень сомневаюсь, что ты мечтаешь провести со мной в кемпере целых шесть недель.

– Сам по себе план не то чтобы мне очень понравился, но я убедила себя, что ты – сопутствующий ущерб. Наши бабушки – просто класс, знаешь ли.

Не веря своим ушам, трясу головой. Когда я встал сегодня утром и решил встретиться с Лювией, чтобы попытаться договориться и остановить все это, я и представить себе не мог, что она окажется на стороне бабушек. В жизни бы так не подумал.

А я всегда думаю обо всем.

– Вчера я видел твое лицо: тебя эта новость застала врасплох не меньше, чем меня, – не сдаюсь я. – И у тебя, разумеется, были свои планы на это лето, разве нет?

По ее лицу снова пробегает какое-то странное выражение, но я не успеваю его расшифровать. И снова чувствую, что должен к ней присмотреться, потому что есть в ней что-то такое, чего я не понимаю: что-то, чего не было в прошлом августе, когда я уезжал.

– Ошибаешься, у меня тут такой саббатикал^[9]выдался, что даже я выдохлась, – говорит она, упорно разглядывая грязные пальцы.

Точно знаю, что она врет, в этом нет ни тени сомнения. И все же я не могу понять, почему она вешает мне лапшу на уши по поводу прошедшего года и почему какая-то странная тяжесть наваливается мне на грудь оттого, что она избегает моего взгляда. Знаю, что в прошлом году Лювии не повезло: она не поступила ни в один университет. Очевидно, что она видела для себя только карьеру художника – это бросилось мне в глаза еще в день нашего знакомства. Но из этого ничего не получилось, и я понятия не имею почему. Насколько я знаю, все преподаватели рисования и изящных искусств в средней и старшей школе возлагали на нее большие надежды, так что дело явно не в отсутствии таланта.

Пару лет назад ее даже отправили за государственный счет в залив Сан-Франциско, где она представила пару своих работ на фестивале в Саусалито, о котором в городе никто и не слышал, пока одну из его обитательниц туда не пригласили. Мэр, мой двоюродный дед Пете, устроил ей, помнится, торжественную встречу по возвращении, вывесив на главной городской площади гигантский плакат со словами: «Добро пожаловать, Лювия, знаменитейшая наша художница!».