Книга Сердце вне игры, страница 4 – Нира Страусс

Пока она что-то ворчала себе под нос, жалуясь на свою неудачу: сколько ни билась, так и не удалось передать «изящество» усиков бабочки, – я извлек из кармана любимый носовой платок и протянул ей.

Она недоуменно уставилась на белый прямоугольник.

– У тебя лицо испачкано.

– Так я ведь художница!

Ну и какая здесь связь с испачканным лицом?

– Окей. – Я все еще протягивал ей этот кусочек ткани, а она все еще смотрела на меня как на полоумного. Встревоженный черным пятном, расположенным в непосредственной близости к ее левому глазу, я подавил вздох и вытер его сам.

В то мгновение, когда кончик моего мизинца случайно задел кончик ее носа, меня словно парализовало и одновременно пронзила мысль: откуда взялось это чувство, будто током ударило?

Я взглянул ей в лицо: она тоже смотрела на меня, широко распахнув глаза. Она тоже это почувствовала? Или просто думает, что я – какое-то редкое насекомое?

– Я…

– Ты носишь в кармане носовой платок, как взрослый мужчина. – Она прыснула и взяла меня за руку – ту, с платком. – Мне нравится. Очень красивый.

Это у меня от отца. Я сглотнул. Да, как взрослый мужчина, так делал мой отец, я видел и ему подражал, потому что в моих глазах он всегда был образцом опрятности, с этим его безукоризненным пробором и великолепным галстуком, и я замечал, как заливалась румянцем моя мама, когда он доставал свой платок и…

В глубине моих глаз и где-то глубоко в горле возникло странное жжение. И вдруг она сказала:

– Слушай, давай ты положишь руку вот сюда, в эту ямку, и я сделаю просто гениальный рисунок. Что скажешь? Только не двигайся!

Чуть обалдев под воздействием странного, с головой накрывшего меня ощущения (и вовсе это не слезы, нисколечко) и неожиданного предложения девочки, я подчинился. И опустил руку с платком между нами, разместив ее в окружении карандашей и округлых камушков. Пока она лихорадочно искала в альбоме чистый лист, я успел несколько раз вздохнуть.

– Перспектива, которую я собираюсь использовать, называется боковой. Это значит, что мне нужно будет изобразить линию горизонта и две отправные точки, которыми, думаю, станут колени – твои и мои. Мне только будет нужно, чтобы ты… ну… Слушай, ты торопишься, тебе надо домой?

До тех пор я не отрывал взгляда от платка, но тут заморгал и посмотрел на девочку. Задумался над ее вопросом. Горло немного отпустило, и я смог ответить:

– Нет.

– Отлично: намного лучше, если ты будешь сидеть тихо, не двигаясь, пока я не сделаю первый набросок, иначе получится ужас и кошмар, – заявила она с апломбом. – Ты не волнуйся, я по ходу буду рассказывать тебе все, что делаю, опишу весь творческий процесс.

Это должно было ввергнуть меня в пучину ужаса. Не по своей воле находился я в этом адовом городе, где мне некуда было пойти, рядом с незнакомкой, что так любит слушать саму себя и имеет весьма сомнительные представления о личной гигиене, не до конца понимая, каким образом я превратился в подобие модели для ее рисунков, в качестве которых даже не был уверен.

Мне бы просто подняться и уйти.

Я мог бы убежать в какое-нибудь другое место, чтобы побыть одному.

Но я следил за тем, как пальцы ее порхают над альбомом, как набрасывают прямые линии и круги, как она из ниоткуда достает линейку и начинает вымерять то, что ведомо только ей. В общем, уйти я уже не мог. Иначе бы я ее подвел: бросил в середине процесса, когда она с головой погрузилась в работу.