Книга Битва за сердцееда: Версальский фронт, страница 67 – Натали Карамель

Она смотрела на меня с привычной проницательной холодностью. Я открыла шкатулку, где на бархате лежали несколько уникальных флаконов. — Я разработала эти тоники и эликсиры специально, мадам. Для укрепления духа и ясности ума. Они помогали мне, и я осмелилась надеяться, что они могут быть полезны и вам. Я хотела бы отблагодарить вас за все.

Я сделала паузу, позволив ей оценить содержимое.

— Я надеюсь испросить разрешения у Его Величества на балу удалиться в свое поместье для поправки здоровья. Но боюсь показаться неблагодарной или… слабой. Ваше слово, ваше мнение для короля столь весомо… Осмелюсь ли я надеяться на вашу снисходительность и мудрый совет?

Ментенон взяла один из флаконов, поднесла к свету. Ее лицо не выражало ничего, но я знала — лесть, поданная под соусом набожности и заботы о здоровье, и столь очевидный подарок были верным ходом.

— Дитя мое, здоровье — дар Господень, и о нем надлежит заботиться, — произнесла она наконец голосом, не допускающим возражений. — Его Величество милостив к страждущим. Я уверена, он не станет удерживать вас, если вы будете так искренне нуждаться в лечении. Ваша покорность тронет его.

Это не было прямым обещанием, но это было больше, чем я могла надеяться. Она не станет мешать. А возможно, и замолвит слово. Этого было достаточно.

Мой побег должен был состояться. Ради него. Ради Лео. Ради нашего ребенка. Бал из сцены моего триумфа или позора должен был превратиться в сцену моего бегства. И каждый удар моего сердца, который теперь отзывался эхом в маленькой жизни под сердцем, напоминал мне: время истекает. Мой побег зависел от удачи, лжи, свиной крови на простынях и благосклонности старой женщины, которую я подкупила духами. Версаль научил меня изощренности. Я стала его достойной ученицей.

Бал был ослепителен. Тысячи свечей, отражаясь в зеркалах Галереи, умножались до бесконечности, превращая зал в огненную вселенную. Воздух гудел от шелеста шелков, звона хрусталя и приглушенного смеха, смешанного с волнующими ароматами дорогих духов, цветочных гирлянд и изысканных яств. Все было утонченно, богато, аппетитно. И для меня, с моим обострившимся обонянием, — невыносимо.

Лишь благодаря Мари я могла держаться. Утром она, хмурясь от концентрации, заварила мне странную горьковатую траву, принесенную тайным посыльным от тети Эгриньи.

— От тошноты, мадам, — шепнула она. — Говорят, ребенку вреда нет.

Отвар подействовал, притупив мучительные спазмы, даровав мне несколько часов драгоценного покоя. Теперь я могла дышать, не морщась.

В центре этого великолепия, словно павлин, распустивший хвост перед всем двором, кружил герцог де Лоррен. Он был напыщен, величественен и излучал такую самоуверенность, что, казалось, вот-вот он взлетит под потолок. Он вел себя как страус в брачный период — важно, шумно и с полной уверенностью в своей неотразимости. Все его внимание было приковано ко мне, его главному трофею, которого он намерен был сегодня представить публике. От этого взгляда, от этой всеобщей суеты у меня кружилась голова, и я не могла понять — то ли от беременности, то ли от натянутых, как струна нервов.

Кульминацией официальной части стало награждение отличившихся солдат. Король, бледный и уставший, произнес несколько милостивых слов. Среди тех, кто подходил к его руке, был и он. Шарль де Сен Клу.