Книга Битва за сердцееда: Версальский фронт, страница 8 – Натали Карамель

Утро не принесло облегчения. Оно пришло серым и тяжелым, как свинцовая плита, придавившая сознание. Мысли вихрем носились у меня в голове, сталкиваясь и не находя выхода: угрозы короля, письмо к тетке (дошло ли?), уязвимость без Лео, Мари, рискнувшая ради меня… И сквозь весь этот хаос — всепоглощающая, изматывающая тоска по нему. По его смеху, по твердой руке на моей талии, по тому спокойному взгляду, который одним лишь присутствием разгонял любые тучи. Завтрак стоял нетронутым. Даже вид солнечных лучей, пробивавшихся сквозь шторы, казался кощунственным. Каждый звук — скрип половицы, звон посуды вдали — заставлял вздрагивать в ожидании… Чего? Шагов гонца с дурной вестью? Королевских солдат? Или, наоборот, чуда — его возвращения? Это томительное ожидание неведомого удара изматывало сильнее самой бессонницы. Я чувствовала себя загнанным зверем, прислушивающимся к каждому шороху в чаще.

Легкий стук в дверь нарушил тягостную тишину опочивальни.

«Войдите», — мой голос прозвучал хрипло, почти чужим.

Дверь приоткрылась, и в проеме возникла Колетт. Бывшая испуганная мышка, которую я когда-то подобрала дрожащей от каждого резкого слова. Та самая, кого я отправила учиться рисовать — не просто как занятие, а как терапию, как путь к себе. И как же изменилась эта девушка! Плечи расправлены, взгляд, хоть и робкий, но уже не бегающий в поисках угрозы. Она не упала в ноги, не замерла на пороге. Она вошла, держа в руках что-то, бережно завернутое в чистый лен.

«Ваше сиятельство…» — Колетт сделала маленький реверанс. — «Я… я нарисовала. Надеюсь, не помешала?»

Я с трудом собрала силы, чтобы улыбнуться. Увидеть Колетт такой — это был редкий лучик в моем личном аду.

«Нисколько, милая. Что ты принесла?»

Девушка подошла ближе, развернула ткань. На небольшом листе бумаги, аккуратно вставленном в простую деревянную рамку, был портрет. Лео. Не парадный, не официальный. Тот Лео, каким я видела его здесь, в шато. Уголок рта чуть приподнят в полуулыбке, в глазах — привычная для него глубина и спокойная сила, а в складке у губ — та самая едва уловимая мягкость, которую знала только я. Это был он. Настоящий. Живой. Запечатленный рукой, которая видела его не на сеансах позирования, а в жизни — за столом, в библиотеке, в саду.

Мое дыхание перехватило. Я протянула руку, пальцы дрогнули, едва не коснувшись бумаги.

«Колетт…» — прошептала я, и голос сорвался. — «Это… это потрясающе. Как ты смогла? Без позирования? Ты уловила самую его суть.»

Лицо Колетт вспыхнуло от счастья и гордости. Следы прошлых страхов окончательно стерлись.

«Я… я просто смотрела, ваше сиятельство. Когда он был рядом с вами, когда читал, когда улыбался вам… Это… это просто запомнилось. Я старалась.»

«Ты не старалась, ты сделала», — Я наконец коснулась рамки, ощущая подушечкой пальца гладкость дерева, как будто прикасаясь к самому Лео. — «Это бесценный дар, Колетт. Спасибо тебе. Огромное спасибо.»

Счастье на лице служанки было таким искренним, таким светлым, что на мгновение отогнало мрак из моего сердца. Колетт, сияя, реверанснула еще раз и тихо вышла, оставив меня наедине с портретом. И с новой волной боли от его отсутствия. Но теперь был этот образ. Осязаемый. Реальный. Я поставила портрет на прикроватный столик, чтобы видеть его первым делом, открыв глаза.