Книга Битва за сердцееда: Версальский фронт, страница 5 – Натали Карамель

Надо было действовать. Сидеть и ждать удара — смерти подобно. Маркиза… Тетя Элиза. Она должна знать, что вызов неизбежен. Она должна посоветовать, как держать удар, как парировать.

Порывисто, почти не думая, я подошла к письменному столу. Выдернула лист пергамента, макнула перо в чернильницу. Но рука замерла над бумагой. Что писать? Каждое слово могло быть перехвачено, прочитано врагами. «Дорогая тетя, король гневается, жду вызова, помоги»? Это все равно что подписать себе приговор.

Я сжала перо так, что костяшки побелели. Надо было найти слова. Осторожные намеки, но понятные ей.

Я начала писать. Каждое слово давалось с трудом, каждое предложение взвешивалось мысленно на весах осторожности. Просьба о совете облекалась в туманные фразы о «предстоящей сложной аудиенции», о «желании не опозорить имя семьи», о «ценности ее мудрого взгляда». Ни имени короля, ни Лоррена, ни прямой угрозы. Но она поймет. Она всегда понимала с полуслова.

Я запечатала письмо сургучом, прижав перстень с фамильным гербом Вольтеров — знак для нее, что это от меня и это важно.

И замерла. Готовая весточка лежала передо мной, маленький клочок пергамента, способный, возможно, спасти положение. Но как передать? Кому доверить? Камердинеру Лео? Верный, но за ним могут следить. Жизель или Мари? Слишком заметны. В шато могли быть чужие глаза, купленные слуги. Доверять никому нельзя. Никому.

Я стояла посреди кабинета, зажав письмо в руке, и смотрела на него, как на зажженный фитиль, не зная, куда его деть. Мысль металась в поисках выхода, натыкаясь на стену подозрений.

«Ваше сиятельство?»

Тихий, почти испуганный голосок заставил меня вздрогнуть и судорожно сжать письмо за спиной. В дверях стояла Мари. Ее большие, темные глаза были широко раскрыты, следя за моей позой, за выражением лица, которое, должно быть, выдавало всю мою тревогу. Она видела — видела, как я застыла с этим письмом, вопросительно глядя на него, будто оно могло само указать верный путь.

«Мари», — голос сорвался, я попыталась взять себя в руки. — «Что тебе?»

Она вошла, тихо притворив за собой дверь. «Я пришла сменить воду в вазах, ваше сиятельство. Но…» Ее взгляд скользнул по моей фигуре, замер на руке, спрятанной за спиной, потом вернулся к моему лицу. «Вы… вам нужно передать что-то? Что-то важное? И тайно?» Она сказала это негромко, но очень четко.

Меня будто обожгло. Откуда? «Мари, это не твое дело…» — начала я автоматически, стараясь звучать строго, но в голосе дрогнуло.

Она сделала шаг ближе, и в ее глазах не было детской робости. Было понимание. Глубокое, не по годам. «Ваше сиятельство», — она понизила голос до шепота. — «Я… я видела, как вы смотрели на письмо. Как тогда… боялись.» Она помнила. Помнила тот ужас, ту неопределенность. «И я знаю… знаю, что сейчас опять что-то страшное.»

Я замерла. Эта девочка, видевшая самое дно придворной грязи, оказалась проницательнее всех льстецов в шато.

«И я знаю человека», — продолжила она, еще тише, но с внезапной твердостью. — «Он возит дичь на кухню маркизы де Эгриньи. Сегодня вечером. Он надежен. Он передаст любое письмо. Прямо в руки Марго. Марго знает меня. Знает, что, если письмо от меня — оно от… от вас. И что оно важнее жизни.» Она говорила быстро, четко, без запинки. Значит, она уже обдумала это. Уже готова.