Книга Летний сад, страница 83 – Полина Саймонс

Александр сжал ее маленькую руку и вскинул брови. Такой разговор был намного лучше.

– Детка, – сказал он, понизив голос и оглядываясь, чтобы проверить, нет ли рядом Энтони, – в моей распутной солдатской жизни слово «подушки» означало нечто совсем другое, совсем не кактусы…

Татьяна ахнула как бы в изумлении, попыталась отодвинуться, но Александр схватил ее, опрокинул на спину на одеяло, наклонился над ней и хрипло произнес:

– Скажи-ка, а в этой пустыне есть и пушистенькая верба?

Он весело смотрел, как она отчаянно краснеет и забывает обо всех этих огненных маках и алых живучках.

Он позволил ей оттолкнуть его, вскочить и убежать в сторону. А потом погнался за ней и Энтони.

Александр снимал немое кино с ней, а она неровно двигалась в рамке кадра под треск ручки кинокамеры. Ее руки взлетали, ее зубы сверкали, она была растрепана и освещена солнцем, она бежала за Энтони, ее упругие бедра качались, а когда она бежала снова к Александру, ее крепкая грудь подпрыгивала; она стояла перед ним, протягивая к нему руки – ну же, иди ко мне, – но он держал дрожавшую камеру, он не мог подойти. Ее изысканной формы губы надулись, ее черно-белые губы – это лук, это удар, это поцелуй, дар, что достается ему… и тут рвется пленка. Шура! Шура! Ты меня слышишь? Он кладет камеру на землю, и бежит за ней, и ловит где-то в сибирском можжевельнике. Она хлопает глазами, которые чуть скошены вверх в углах, как у кошки, она приоткрывает рот и притворяется, что просит пощады. Возможно, когда-нибудь они снова вернутся к фильмам этого времени, фильмам, захватившим иллюзии, мимолетную радость их юности. Так же, как советские фотокамеры однажды сделали моментальные снимки другой Татьяны и другого Александра на каменных ступенях церкви после венчания или рядом с их давно потерянными братьями.

Покрытые потом и песком Александр и их сын сняли футболки и упали на нейлоновую ткань палатки, расстеленную на песке, а Татьяна обмакнула полотенце в миску с водой и обтерла им лицо и грудь. Некогда у него было только влажное полотенце и мечта о ней. Теперь у него были влажное полотенце и она. Он протянул руку, как медведь, – и схватил ее. Она действительно здесь.

– Мне хочется на залив Бискейн… – прохрипел он. – На Мексиканский залив… сейчас же!

Наконец он дождался темноты, а сын заснул. Звезды высыпали на небо. Татьяна, уложив Энтони в постель в «номаде», вышла к нему. А он сидел на складном пластиковом стуле и курил. Второй стул стоял рядом.

Татьяна заплакала.

– Ох нет! – воскликнул он, закрывая лицо ладонями.

Гладя его по плечу, она тихо сказала, шмыгая носом:

– Спасибо.

А потом села на его колено и прижала к груди его голову.

– Ты ничего не понимаешь, – сказал он и потерся о ее шею.

Александр поставил для них палатку и развел рядом с ней маленький костер, обложив его камнями.

– Знаешь, как я его разжег? Пять секунд бил камнем о камень.

– Ну и ладно. Хватит об этом.

Они сидели лицом на запад, обнявшись, глядя на темную долину.

– Когда тебя не было со мной, – заговорила Татьяна, – и когда я думала, что ты уже никогда ко мне не вернешься, я купила эту землю на вершине холма. Для тебя. Из-за того, чему ты всегда меня учил. Просто потому, что ты всегда учил так. Забираться повыше.

– Это правило для наводнений и войны, Таня. А могут ли они случиться здесь? – Он уставился во тьму.