Книга Летний сад, страница 85 – Полина Саймонс

– Господь устроил цветовое шоу, – сказал наконец Александр, глубоко вздыхая.

– Он старается поразить тебя Аризоной, – пробормотала Татьяна.

– А почему камни так странно выглядят? – спросил Энтони.

Его стена была уже почти фут высотой.

– Вода, ветер, эрозия, – ответил Александр. – Река Колорадо внизу начиналась как ручеек, а потом превратилась в настоящий поток и за миллионы лет промыла этот каньон. Река, Энтони, вопреки неприязни к ней твоей матери, катализатор всего.

– И именно из-за этого катализа она и не нравится твоей матери, – сказала Татьяна, устраиваясь под рукой Александра.

Он наконец встал и протянул ей руку.

– Под конец Его геологической недели Господь окинул взглядом скалы самого великого каньона на земле, сотворенной Им, и на все живое, что Он поселил здесь, и решил, что это хорошо.

Татьяна одобрительно кивнула.

– Но кто это сказал? Ты знаешь, что говорят индейцы-навахо, которые здесь живут и умирают? – Она помолчала, припоминая. – «Я иду и вижу красоту передо мной. Я иду и вижу красоту позади меня. С красотой, что подо мной, я иду. С красотой, что надо мной, я иду». – Из каньона внизу не доносилось ни звука. И Татьяна тихо закончила, вскинув голову: – «И все кончается в красоте. Все кончается в красоте».

– Мм… – Александр глубоко затянулся дымом сигареты, вечно торчавшей в его губах. – Замени слово «красота» тем, во что ты веришь сильнее всего, и тогда ты действительно что-то получишь.

В сверхъестественно беззвучной ночи Явапаи Энтони беспокойно заснул в одной из двух палаток, а они прислушивались к его хныканью, ожидая, когда он затихнет, и сидели перед костром, накрывшись одним одеялом, в миле от черной утробы каньона. Они вздрагивали, их ледяные демоны пробирались под шерстяную ткань.

Они не разговаривали. И наконец легли перед костром лицом к лицу. Александр сдерживал дыхание, потом резко выдыхал.

Сначала он ничего не говорил. Он не хотел говорить с ней о том, что невозможно было изменить. И еще боль, которую он не мог забыть, вползала в его сердце и колола так и эдак. Александр представлял, как другие мужчины прикасались к Татьяне, когда он был мертв. Другие мужчины, так же близко к ней, как он, а она смотрит на них снизу вверх, берет их за руки и ведет в комнаты, где она вдовствует. Александр не хотел знать правду, если она была не той, какую он хотел бы услышать; он не знал, как бы он вынес нежеланную истину, и он не спрашивал ее после возвращения, но теперь они были здесь, лежали рядом у Большого каньона, который казался чем-то вроде подходящего места для мистических признаний.

Александр снова вздохнул:

– Тебе нравилось ходить на танцы?

– Что?

Она не отвечала. Он помолчал.

– Когда я был в Кольдице, в тех непроходимых лесах, почти умирая, мне хотелось это знать.

– Ты как будто и до сих пор там, Шура.

– Нет, – возразил он. – Я в Нью-Йорке, муха на стене, пытаюсь увидеть тебя без меня.

– Но я здесь, – прошептала она.

– Да, но какой ты была, когда была там? Ты веселилась? – Голос Александра звучал так печально. – Я знаю, ты не забывала нас, но хотелось ли тебе снова стать счастливой, как прежде, танцевать без боли? – Он нервно сглотнул. – Ты могла бы… полюбить снова? Думала ли ты об этом, сидя на койках Благотворительного госпиталя? Хотела снова стать счастливой, вернуться в Нью-Йорк, перечитывать Эмили Бронте? Нежная юная любовь, прости, если я забыл тебя…