Книга Татьяна и Александр, страница 237 – Полина Саймонс

– Айова. Бедный Эдвард. Боюсь, придется отменить наши планы.

– Айова? Нет! Я отказываюсь. Поезжай сама. Я не поеду. Энтони тоже не поедет. Мы отказываемся. Слышишь?

Глядя в окно поезда, Викки говорила Энтони:

– Посмотри, как здесь красиво. Как много полей. Энтони, что, по-твоему, растет на этих полях?

– Пшеница, – ответил он. – Кукуруза.

Викки бросила взгляд на Татьяну, делавшую вид, что погружена в книгу.

– Энтони, а откуда ты это знаешь?

– Так их называет мама. Пшеничные поля. Кукурузные поля.

– О-о-о!

Татьяна улыбнулась.

Городок Де-Мойн вырос среди этих полей. В январе в Айове было зверски холодно. Викки сказала, что не ожидала этого.

– Почему я думала, что здесь тепло? Часто слышишь о пыльных бурях. Откуда возьмется пыльная буря при низкой температуре?

– Викки, зимой пыльных бурь не бывает, – сказала Татьяна, застегивая пальто. – Пошли, мы возьмем такси.

– Ох уж эти твои такси! Эта женщина ожидает нас?

– Я ей писала.

– Она ответила?

– Не совсем.

– Не совсем? Тут разве может быть середина? Написала она тебе или нет?

– Я знаю, что собиралась, но мы так быстро приехали к ней, что она просто не успела.

– Понятно. Значит, мы ворвемся без приглашения к вдове фермера, которая только что потеряла сына?

Небольшой фермерский дом Марки стоял на окраине Де-Мойна. Расположенная поблизости силосная башня была заметена сугробами и загорожена деревьями. Казалось, ее уже давно не используют. Дверь им открыла хрупкая бледная женщина, которая тем не менее улыбнулась и сказала:

– Татьяна? Входите. Я вас ждала. Я Мэри Марки. Это ваш сын? Энтони, пойдем со мной. – Она взяла его за руку. – Я только что испекла кукурузные маффины, можешь помочь мне накрыть на стол. Ты любишь кукурузные маффины?

Викки и Татьяна пошли следом за ними на кухню, и Викки шепнула:

– Как тебе это удается?

– Что удается?

– Быть приглашенной в незнакомый дом, словно тебя всю жизнь здесь знают?

Кухня была опрятная, простая и старая. Они сели за деревянный кухонный стол, их угощали кофе и кукурузными маффинами. Потом Викки вывела Энтони на заснеженный двор.

– Татьяна, я хочу вам помочь, – взяв свою кружку кофе, сказала Мэри. – Когда вы написали, я пыталась вспомнить, что говорил мне мой мальчик. Понимаете, я не видела его три года, а он, вернувшись, стал таким замкнутым. Замкнутым со мной, со своими старыми друзьями, с миром. Девушка, с которой он встречался в школе, вышла замуж за другого. Кто в молодости станет ждать так долго? Вот Пол и сидел здесь один, а иногда ездил в местный бар. Он поговаривал об открытии новой фермы, но после того как его отец умер, это казалось маловероятным. – Она помолчала; Татьяна ждала. – И он казался таким отстраненным. А потом просто убил себя. Слишком много здесь оружия. Я до сих пор не оправилась от этого, и многое из того, что он говорил, вылетело у меня из головы.

– Понимаю. И очень вам сочувствую. Мне пригодится все, что вы вспомните.

– Я знаю, что Полу позвонили за несколько дней до его смерти. Он ничего мне не сказал, просто остаток дня просидел здесь за своим столом. Отказался от обеда. Поехал в бар, вернулся и поздно вечером снова сидел здесь, на заднем крыльце. Я спрашивала его – поверьте! – не один раз спросила, в чем дело. В конце концов он сказал: «Мама, мы освободили тот замок, и там был мужчина, который сказал, что он американец. Я не поверил ему и в ответ сказал ему какую-то… дерзость. После этого я не видел его… А на следующий день пришла Красная армия за своими военнопленными. Только идеальный английский этого человека застрял у меня в памяти. Так что, вернувшись в Штаты, я позвонил в Вашингтон, просто чтобы успокоиться». И еще он сказал: «Кто звонил мне сегодня? Кто-то из Государственного департамента. Тот человек действительно был когда-то американцем, застрявшим в том лагере». И я попыталась как-то успокоить сына, что, мол, того человека отправили в его страну. Точно так же, как тебя отправили в твою страну. А Пол отмахнулся от меня и сказал: «Мама, ты не понимаешь. Нам приказали – мне приказали – держать всех советских офицеров под наблюдением до прихода их армии, чтобы их забрали обратно». – «И что?» – спросила я. «Зачем армии понадобилось возвращать их? Почему они просто не вернулись домой сами по себе, как сделали мы или англичане? Наши армии не пришли возвращать нас. Но дело в том, что тот человек не был советским. Я этого не понял, знаешь? Я сказал ему, что ничего, мол, с этим не поделаешь». Мой сын пожаловался: «Мне плохо от моей беспомощности, мама». Он так терзался, и я сказала ему: «Сынок, какое отношение ты имеешь к Советскому Союзу? Ты не посылал туда этих людей». И он опустил голову на стол и сказал: «Может быть, я мог бы сделать что-то хотя бы для этого одного».