Книга На краю любви, страница 49 – Елена Арсеньева

– Да кто ж знает, – пожала плечами Антонида, принимаясь развязывать принесенный ею узел. – Небось какой ни есть дичекрад-обловщик^[53]их установил, чтобы добро барское тайно хитить. А еще вместе с теми двумя мужиками бабу с сыном отпевают. Они грибов дурных наелись да померли. А сама знаешь, Асенька, венчаться сразу после того, как в церкви усопших отпевали, это значит беду бедучую на молодых накликать. Батюшка не возьмется раньше чем спустя три дня! Нет, даже четыре: ведь похороны завтра, а нынче ночью будут над мертвыми Псалтирь читать.

– Что-то я про такой обычай в жизни не слыхивала, чтоб четыре дня ждать, – изумленно уставилась на Антониду Марфа.

– Да небось много есть на свете такого, радость моя, чего ты не слышала, – улыбнулась та, продолжая разбирать узел. – Ничего, с мое поживешь – мозолей на ушах наживешь, такого наслушаешься. В городе мало ли какие порядки бесчинные устанавливают, а у нас тут завод^[54]свой, деревенский!

Ася невольно рассмеялась. На душе полегчало при известии, что венчание откладывается. Конечно, жаль этих крестьян, наткнувшихся в лесу на самострелы, жаль и мать с сыном, отравившихся грибами, но такова уж их долюшка, так уж она безжалостно с ними обошлась. Зато Асе ее долюшка отмерила несколько дней отсрочки, а за эти дни мало ли что может случиться? Собственно, ждала она только одного: известий о судьбе Федора Ивановича. Ведь от этих известий зависела ее собственная судьба.

– Ну, завод-то у нас, конечно, деревенский, – лукаво глядя на Антониду, проговорила в это мгновение Марфа, – однако даже у нас, в деревенском нашем заводе, нет такого, чтобы барыня молодая в одной сорочке ночной по дому хаживала, когда добра навалом! Головы сломаем, руки устанут, когда разбирать да выбирать начнем!

Ася невольно засмеялась. И в самом деле, она привыкла за эти дни оставаться полуодетой, ну а дома, в Хворостинине, гардероб ее был убог настолько, что выбрать между двумя-тремя платьями не составляло никакого труда.

Марфа принялась раскладывать вещи на стульях и кровати. Антонида вносила новые и новые узлы из коридора, а потом замерла, с живейшим любопытством уставившись на изысканные наряды, радовавшие глаз изобилием цветов.

– Поглядите-ка! – вдруг воскликнула она изумленно. – Да ведь это парчовый роброн! Неужто опять старинные ткани в обиход вошли?! Эх, сколько одежи парчовой у нас по сундукам на чердаке было припрятано! Ангелина Никитична, матушка Гаврилы Семеновича, не велела, помирая, свое добро выбрасывать. Как чувствовала! Теперь одёжу ту можно отыскать, отчистить да перекроить на новый салтык. А иные наряды и перекраивать не надобно. Ах, как же помнится один роброн^[55]старой барыни! У нее были яркие такие одеяния: альмандиновые, драконьей зелени, маргаритовые^[56], как в те времена говорили, но мне пуще всех нравилось гридеперлевое^[57], поверх коего для яркости накидывали шелковую шаль багрецовую…^[58]Помню, когда старая барыня померла и я после похорон ее наряды в сундуки укладывала, так тот роброн и шаль вместе положила поверх прочих. Как бы он тебе пристал, Асенька… Восторг, истинный восторг!

– Ну да, – хохотнула Марфа, – это ж с ума сойти от восторга можно! В тех сундуках небось одно старье заплесневелое, вонючее да молью траченное!