Книга На краю любви, страница 91 – Елена Арсеньева

Собственно говоря, это был простой сарай, в котором устроили зал. В глубине, напротив сцены, две не слишком высокие деревянные подпорки поддерживали балкон, называемый галеркой. Роль лож исполняли поставленные по стенам сарая громадные деревянные диваны. Первые два ряда партера состояли из стульев, остальные ряды – из скамеек. Освещался зал люстрами и шандалами, в которые вставлялись сальные свечи. Окна во время спектаклей заставляли ободранными пристановками^[83]декораций или завешивали грязным холстом, однако во время репетиций все заслоны убирали.

Бедность Водевильного театра производила удручающее впечатление. Пристановки могли образовать только две облезлые декорации: лес, пара комнат – вот и все. В костюмном гардеробе имелись одна ливрея и два чиновничьих вицмундира. В салонных водевилях они сходили за фраки, для чего светлые пуговицы обтягивали черным коленкором. Имелись еще два кафтана для маркизов, два красных гусарских ментика и доломан^[84]. Все это было куплено по случаю уже при Асе. Остальное могло быть названо одним словом: рухлядь.

Мебелью для сцены служили крашеные деревянные стулья и одно кресло. При надобности на них надевали чехлы из дешевых тканей. Актеры не блистали нарядами, но все обладали непревзойденным умением разнообразить свои, мягко говоря, скромные туалеты. Женщины, тщась выдумать что-то новое, частенько вспоминали какую-то Марго, обладавшую роскошным гардеробом, но забравшую его с собой, когда она покидала театр. У двух актеров, у Поля и у самого Бурбона, имелись фраки. Не обладавшие такой роскошью коллеги время от времени брали у них эти фраки взаймы. И важничал же Бурбон, когда кто-то просил фрак у него! Поль одалживал свой без лишнего слова. Сюртучные пары для выхода имелись у всех, даже у крепостных госпожи Шикаморы.

Оркестр из крепостных, принадлежавших этой же даме, состоял из шести музыкантов и был весьма недурен. Портного театру не полагалось, парикмахера тоже. Женщины причесывались для сцены сами, помогая друг дружке, или надевали парики, которыми в изобилии снабжал всех постижер Егорша. Для перестановки декораций и для поднятия занавеса находились любители, исполнявшие эти обязанности даром и с радостью. За режиссера, как уже говорилось, был Бурбон, помогавший актерам разбираться в мизансценах. Если какому-то артисту приходила в голову удачная идея, Бурбон первым делом ее обсмеивал и охаивал, но потом принимал. Антрепренер в постановки не вмешивался, хотя репетиций не пропускал. Само его присутствие поддерживало дисциплину и мешало сва́риться. Во второй половине дня, когда начинались продажи билетов, Кукушечкин сидел большей частью в кассе. Расположение его духа зависело от сбора: есть деньги – пошутит, нет – хмурится…

Репетиции шли с десяти утра до половины первого. После них почти все мужчины отправлялись в трактир пить чай, а некоторые ели подовые пироги, благо те были дешевы. В особенности Бурбон был к ним неравнодушен! К пирогу он спрашивал три тарелки ухи или бульону, которые подавались бесплатно. Впрочем, и пироги он брал в кредит. Если хозяин трактира начинал ворчать, Бурбон начинал громогласно вопить из Софоклова «Царя Эдипа»:

– Черт, ну истинный черт! – восхищенно бормотал трактирщик, не имея представления, что дословно цитирует реплику Просперо из «Бури».