Книга Бандит Ноубл Солт, страница 181 – Эми Хармон

Он сочинял стихи для Джейн и Огастеса, записывал их в свою книжечку, ставил даты, но не отправлял. Это было бы слишком жестоко. Им лучше жить дальше и не тешить себя мечтами о призраке. Он отправил письмо Орландо Пауэрсу, спросил, как у них дела. Эмме он писать не осмеливался. Он был уверен, что за ее письмами следят с 1901 года – с тех самых пор, когда они с Сандэнсом уехали из страны. Письмо для Пауэрса он подписал именем Мэтта Уорнера. Он знал, что Пауэрс поймет, от кого оно.

Орландо прислал ответ – Мэтту Уорнеру, до востребования, на адрес единственного магазина в городишке Лэндер^[37]. Все население городка получало так свою корреспонденцию. Письмо Пауэрса, на двух страницах, было полно чудес.

Джейн и Огастес поселились в Солт-Лейк-Сити. Они жили в небольшом доме с просторным крыльцом и дорожками, обсаженными кустами роз. Гас ходил в школу.

Гарриманы часто навещали их и очень заботились и о Джейн, и об Огастесе, даже Эдвард, который здорово сдал и теперь куда меньше работал. Может, как раз поэтому он перестал интересоваться бандитом, которым когда-то был одержим.

Гас завел собаку, самую уродливую, самую лохматую псину из всех, что когда-либо попадались Пауэрсу на глаза, и назвал ее Нэной. Эта кличка ей очень шла.

Джейн не гастролировала, но время от времени пела в «Солтере», собирая толпы зрителей, которые съезжались со всех уголков страны.

Бутч побывал на одном из ее выступлений, где-то через год после того, как сбежал из тюрьмы. В тюрьме его наголо обрили, и после этого волосы у него отросли совершенно седые. Он оделся, как глубокий старик, но все равно на всякий случай держался поодаль от сцены. Он был с тростью и не снимал черных очков, за которыми надежно прятались его ярко-голубые глаза.

Он не искал случая попасться властям – он ведь обещал Джейн, что постарается остаться в живых, – но, услышав ее пение, почувствовал, как все его существо вновь наполнилось жизнью.

Он не мог снова быть с ней. В этом Конни Кларк оказался прав. Но он сумел вернуть ей честное имя и покой, и этого ему было достаточно.

Поначалу, сразу после его побега, заметки о Бутче Кэссиди частенько попадали на первые полосы газет, но постепенно интерес поутих, жизнь взяла свое, и охота за прежде знаменитым бандитом сама собой прекратилась.

Была и еще одна новость: Огастес Максимилиан Туссейнт стал графом. Бутч много дней смеялся и плакал, вспоминая об этом. И все же они не уехали из Солт-Лейк-Сити, не променяли Америку на зеленые поля Англии. Он боялся, что они ждут его, и не знал, как попросить их уехать, не дав новых поводов для надежды.

В газетах Бутча Кэссиди называли реликтом, пережитком прошлого века. В одной статье говорилось, что они с Сандэнсом снова отправились в Южную Америку, и вскоре журналисты, судя по всему, решили, что так и есть. Его фотографии по-прежнему висели на станциях, в почтовых отделениях и в магазинах, но со временем люди перестали их замечать. Он держался замкнуто, ни с кем не общался, отращивал волосы и бороду, пока не стал походить на золотоискателя, и все время переезжал с места на место – если не считать первых нескольких месяцев после побега, которые он провел близ Уинд-Ривер^[38].

Боль его оставалась острой, неотступной, но еще к ней примешивалась сладость, потому что все это было на самом деле. Эта боль напоминала о самом настоящем из всего, что выпало на его долю. Он не верил до конца, что с ним это вообще произошло, что ему действительно довелось прожить то пусть короткое, но поистине блаженное время, когда он так полно любил и его тоже любили. Эти воспоминания держали его на плаву.