Книга Замок проклятых, страница 45 – Ромина Гарбер

В книжном у меня поднимается настроение, Фелипе угощает меня дымящимся горячим шоколадом со взбитыми сливками.

– Твоя тетя уехала, – говорит он вместо приветствия, – оставила записку, что ей нужно на медицинский конгресс в Мадрид.

– Знаю! – Я дую на напиток, грею руки о кружку. Первый глоток обжигает язык, тепло разливается по всему телу, до самых пальцев ног.

– Похоже, это внезапное решение. Я не успел сдать кровь.

Я ничего не отвечаю, и он спрашивает:

– А она когда сказала тебе, что уезжает?

– Она не говорила. Я узнала, что она в Мадриде, из той же записки, что и ты.

Фелипе удивленно приподнимает брови, я отпиваю еще немного горячего шоколада, пенка щекочет мне верхнюю губу.

– Это странно, – говорит Фелипе.

– Это же Беатрис. Разве ты не заметил, что она не особенно общительная?

– Даже с тобой?

Я пожимаю плечами; сегодня именно я первая поднимаюсь в мансарду с кружкой горячего шоколада в руке. Странно, но здесь я чувствую себя в наибольшей безопасности. Это единственное место во всем Оскуро, где я не боюсь, что за мной будут охотиться, пичкать лекарствами или осуждать.

– Спасибо, – говорю я Фелипе, когда мы оба поднимаемся наверх, – за то, что учишь меня испанскому. Мне нравится приходить сюда.

– Учителю приятно, когда ученик прилежный, – ухмыляется Фелипе в ответ.

Неожиданно для себя я тоже улыбаюсь, еще несколько дней назад мне казалось, что я совершенно разучилась это делать.

Уже много лет у меня нет друзей. Постоянные расставания были для меня слишком болезненны, а друзей по переписке стало очень много, и я решила перестать знакомиться и общаться со сверстниками. Папу это волновало больше, чем маму. Помню, родители однажды ссорились из-за этого, и мама сказала: «Заведет друзей, когда вырастет».

Я решила, что она считает меня незрелой, и поэтому удивилась, что папа не попытался защитить меня. Но теперь я вспоминаю, какой акцент она сделала на слове «вырастет». Наверное, эту фразу нужно было понимать в прямом смысле.

– Мне жаль, что с тобой случилось то, что случилось, – говорит Фелипе, и его улыбка становится ласковой, – но я так рад, что ты здесь.

Приятно, что можно не сомневаться в том, что человек говорит именно то, что думает. Понять выражение лица Фелипе мне проще, чем любую фразу на испанском, именно поэтому мне так легко рядом с ним.

– Где ты выросла? – спрашивает он, и его голос так же мягок, как и его взгляд.

– В США.

– В каком штате?

– Да в каждом побывала, – отвечаю я, усаживаясь на старый кожаный диван.

В ту же секунду я осознаю свою ошибку, ощущаю ее всем телом. Встать с этого дивана обратно мне вряд ли удастся. Фелипе устраивается рядом со мной.

– Хочешь, не будем об этом говорить, если тебе неприятно.

– Да мне все равно, – говорю я, пожимая плечами, – я росла, переезжая с места на место. Мы с родителями где только не жили: в квартирах в больших городах, в домиках среди дикой природы…

– Твои родители не работали?

– Мама была журналисткой, а папа – частным детективом.

– А в школу ты не ходила?

– Я была на домашнем обучении. – Меня вдруг поражает ирония этой фразы: у меня ведь никогда не было дома. – Это значит, что всему меня учили родители, – объясняю я, заметив, что Фелипе меня не понял.

– А как же друзья?

– Я перестала заводить друзей, потому что устала постоянно расставаться с ними.