Книга Черное Сердце, страница 92 – Анна-Лу Уэзерли

«Она была очень хорошенькой», — говорит Бернс почти запоздало.

Внезапно меня пробирает озноб. Одно из тех ледяных чисел, которые заставляют вас невольно вздрогнуть, как будто кто-то только что прошел по вашей могиле.

Джордж — восхитительный ребенок. Он улыбчивый и уравновешенный. Он мало плачет, за исключением тех случаев, когда он голоден или ему нужно сменить подгузник, и он спит как убитый — часами напролет, не просыпаясь, — и даже тогда, когда он просыпается, он обычно в хорошем настроении, издает довольные булькающие звуки и воркует.

Она наблюдает за ним в кроватке, когда он просыпается, подтягивая колени к груди и хватаясь за свои крошечные пальчики ног. Его лицо представляет собой библиотеку выражений, как будто он проверяет каждый мускул. Она прекрасно его одевает; его гардероб набит изысканными дизайнерскими нарядами: полосатыми комбинезонами Petit Bateau и двойками Ralph Lauren в тон, вельветовыми шортами и миниатюрными рубашками, комбинезонами и крошечными кожаными куртками, мягкими детскими туфлями и кедами Converse, а также мокасинами Gucci для особых случаев. Для Джорджа только самое лучшее.

Он привязался к ней, как и большинство мужчин, — легко, хотя, возможно, даже она признает, что это больше связано с жизнерадостным характером Джорджа, чем с чем-либо еще. Ему нравится, когда его обнимают, щекочут и о нем заботятся, но он также вполне счастлив, когда его оставляют на его маленьком коврике играть самостоятельно, дрыгать ножками и переворачиваться на живот, что он, как она заметила, только начал делать. Наблюдать за Джорджем — ее новое любимое занятие. Каждый день можно восхищаться чем-то новым: шумом, движением, выражением лица, важной вехой. Его эгоистичной сукиной матери, похоже, было наплевать меньше. Она выходит на «работу», как она говорит, но втайне Рейчел считает, что она ходит по магазинам, пьет, ходит в спортзал, общается с друзьями и удовлетворяет свои бесчисленные потребности в красоте. Кажется, ее ни в малейшей степени не интересуют маленький Джордж и его успехи; она слишком занята прихорашиванием, приведением себя в форму, чтобы подцепить другого богатого бизнесмена, чтобы вымыться досуха и притворяться влюбленной, пока она производит впечатление на соседей.

В младенцах есть что-то такое непостоянное, думает она, поднимая его теплое, сильное маленькое тельце и прижимая к себе, пока они получают то, что хотят, они счастливы. «Будем завтракать, Джордж?» Спрашивает она, разглядывая его пушистую голову, крошечные ушки и носик идеальной формы, настоящую пуговку. «Может быть, немного грушевого пюре, ты любишь это, не так ли? Не слишком терпкое». Джордж булькает и воркует, издавая негромкие высокие звуки, которые она считает признательными, как будто он действительно пытается заговорить с ней. «Тогда мы пойдем гулять в парк Лэнгли, посмотрим на лебедей и уток, на уточок, да, на уточки-вуки»… кряк, кряк… Мы тоже можем покататься на качелях и с горки, а? Да, хороший мальчик», — поет она ему на детском пике, укладывая его обратно на коврик и начиная процесс приготовления завтрака, бережно очищая мягкие груши от кожуры, сердцевины и пюре, а также подогревая его смесь, наслаждаясь ответственностью своей новой роли. Это материнство действительно дало ей новое чувство цели. Настолько, что она думает, что однажды, возможно, даже захочет заняться этим сама, на самом деле, скоро. Иметь кого-то такого маленького и беспомощного, зависящего от тебя во всем: пропитании, любви, объятиях, чистоте, стимуляции. Это мощное, всемогущее чувство, которое ей нравится. Она не понимает, почему так много женщин жалуются и ноют о том, как это сложно, насколько эмоционально обременительно, истощающе, изматывающе, компрометирующе… Должно быть, они просто слабые и эгоистичные, большинство из них. Тогда у нее возникает образ матери Джорджа, склонившейся над его крошечной могилой, убитой горем матери в черном, осиротевшей и безутешной, но где-то внутри нее еще теплится крошечный проблеск облегчения. Она вернула себе свою жизнь.