Книга Топор, страница 43 – Дональд Уэстлейк

Теперь я торможу до упора. Теперь я включаю фары и переключаюсь на передачу заднего хода, чтобы включились резервные фары, и я вижу его три раза, во всех трех зеркалах, внутреннем зеркале, том, что снаружи слева от меня, том, что вон там, снаружи справа от меня, я вижу его три раза, и во всех трех зеркалах он движется.

О Боже, нет. Он должен остановиться. Так больше не может продолжаться. Он переворачивается, пытается подняться.

Я уже двигаюсь в обратном направлении. Теперь я ускоряюсь, закрываю глаза и чувствую удар, глухой удар, и я жму на тормоза и заносюсь, и думаю, нет, пожалуйста, я врежусь в припаркованную машину, но я этого не делаю.

Я открываю глаза. Я смотрю на улицу, и он там, в свете моих фар, под дождем, одна рука движется по тротуару, пальцы скребут по тротуару. Его шляпы нет. Он скрючен, в основном лицом вниз, его лоб прижат к асфальту, голова медленно дергается взад-вперед.

Это должно прекратиться сейчас же. Я переключаюсь на драйв, медленно еду вперед, целясь в эту голову. Глухой удар, по передней левой шине, да. Глухой удар, по задней левой шине, да.

Я останавливаюсь. Включаю задний ход, и загораются резервные огни. В трех зеркалах он не двигается.

Я плачу, когда возвращаюсь в мотель, все еще плачу. Я чувствую такую слабость, что едва могу управлять рулем, с трудом нажимаю ногой на акселератор и, наконец, на тормоз.

«Люгер» все еще у меня в кармане. Он давит на меня с правой стороны, давит так, что я спотыкаюсь, когда иду от «Вояджера» к двери в свою комнату. Затем «Люгер» ударяется о мою руку, мешая мне, пока я пытаюсь залезть в карман брюк за ключом, ключом от комнаты.

Наконец-то. У меня есть ключ, я вставляю его в замок, открываю дверь. Все это в основном на ощупь, потому что я рыдаю, мои глаза полны слез, все плывет. Я открываю дверь, и комната, которая должна была стать теплой и домашней, оказывается под водой, на плаву, холодной и мокрой из-за моих слез. Я вытаскиваю ключ из двери, закрываю дверь, шатаясь пересекаю комнату. Я снимаю с себя одежду, просто оставляю ее где-нибудь на полу.

Рыдания не покидают меня с тех пор, как я развернулся на Нетер-стрит и осторожно объехал тело посреди тротуара. От рыданий у меня болит горло, они сдавливают грудь. Слезы щиплют мне глаза. Мой нос забит, я едва могу дышать. Мои руки и ноги отяжелели, они болят, как будто меня долго били мягкими дубинками.

Душ, разве это не поможет? Душ всегда помогает. Здесь, в мотеле Dawson's, в ванной комнате установлена старомодная ванна на ножках-когтях. Некоторое время спустя над ним была добавлена насадка для душа, выступающая из стены, и маленькое кольцо для подвешивания занавески для душа. Когда вы заходите туда и включаете воду, если вы продвинетесь на дюйм в любом направлении, вы коснетесь холодной влажной занавески для душа.

Но я не двигаюсь. Я стою в потоке горячей воды, глаза закрыты, слезы все еще текут, горло и грудь все еще болят, но горячая вода медленно делает свое дело. Это очищает и успокаивает меня, и, наконец, я выключаю воду, отодвигаю слишком тесную занавеску для душа, выхожу и вытираюсь всеми тонкими полотенцами.

Теперь я перестала плакать. Теперь я просто измучена. Прикроватные часы-радио показывают 12:47. Ровно час назад я покинул эту комнату, чтобы пойти убить Эверетта Дайнса, и теперь я вернулся, и я сделал это. И я вымотан, я мог бы спать тысячу лет.