Книга Художник из 50х, страница 78 – Сим Симович

Гоги отложил уголь, взял кисть с чёрной краской. Начал прорабатывать детали доспехов. Кольчуга была не новой — порванной в нескольких местах, починенной кустарно. На щите — следы когтей и клыков. Плащ изорван, но всё ещё развевается на ветру, как знамя непокорённого духа.

«Это не русские сказки, — думал художник, — это что-то другое. Более тёмное».

Лицо Ивана прорисовывалось детально. Высокие скулы, волевой подбородок, но главное — глаза. В них читалась история долгой войны с силами тьмы. Не один год бродит этот воин по заколдованным лесам, сражается с чудовищами, спасает невинных.

Гоги перешёл к окружению. У ног Ивана лежали останки поверженных врагов — не людей, а тварей. Клыки, когти, обломки хитиновых панцирей. Земля пропитана чёрной кровью, дымится от прикосновения зла.

«Ведьмак», — промелькнула мысль, но он не знал, откуда взялось это слово.

На заднем плане, едва различимая в тумане, виднелась башня. Высокая, мрачная, увитая чёрными розами. Там, наверху, за узким окном, томится царевна. Но добраться до неё можно, только пройдя через весь этот кошмар.

Гоги работал, забыв обо всём. Краски смешивались под кистью, создавая оттенки серого и чёрного. Лишь изредка — вспышки красного: кровь на клинке, отблеск огня в глазах чудовищ, алый плащ самого Ивана.

Образы рождались словно сами собой. Вот в стороне притаился упырь — худой, с длинными когтями и светящимися в темноте глазами. Вот из-за дерева выглядывает домовой — но не добрый хранитель дома, а злобный дух, готовый заманить путника в болото.

«Откуда я всё это знаю?» — спрашивал себя художник, но руки продолжали работать.

Иван стоял спиной к зрителю, глядя на башню вдали. В его позе читалась решимость — он дойдёт до цели, что бы ни встретилось на пути. Сколько бы чудовищ ни пришлось убить, сколько бы крови ни пролить.

Гоги добавил деталей к оружию. Меч был особенный — на клинке виднелись руны, светящиеся тусклым голубым светом. Магическое оружие, способное поражать не только плоть, но и духов тьмы.

«Серебряный меч», — снова всплыла странная мысль.

На поясе у Ивана висели склянки с зельями — тёмные жидкости в пузырьках причудливой формы. Одни исцеляли раны, другие давали силу, третьи защищали от проклятий. Знания, добытые годами скитаний по краю между мирами.

Последние мазки Гоги наносил уже машинально. Добавил тумана, скрывающего дальние планы. Усилил контраст между светом и тенью. Прорисовал каждую чешуйку кольчуги, каждую складку плаща.

Отложил кисть и откинулся на стуле. Иван-царевич смотрел с листа — мрачный, усталый, но непобеждённый. За его спиной клубился туман, полный опасностей и тайн.

«Это не сказка, — понял Гоги. — Это легенда о войне добра со злом. Вечной войне».

Но откуда в его голове эти образы? Память Георгия Гогенцоллера? Или что-то ещё более глубокое — архетипы, живущие в коллективном бессознательном?

За окном слышались голоса соседей, обычная жизнь шла своим чередом. А на столе лежал рисунок из другого мира — мира, где герои сражаются с тьмой не на жизнь, а на смерть.

Гоги спрятал иллюстрацию в сундук. Этого никто не должен увидеть. Слишком мрачно, слишком опасно для советского художника.

Но образы остались в голове, требуя продолжения истории.

Спрятав мрачный рисунок в сундук, Гоги почувствовал потребность в чём-то осязаемом, домашнем. Взгляд упал на угол комнаты, где стояли его рукотворные шкаф и стул — добротные, но всё ещё требующие завершения.