Книга Распускающийся можжевельник, страница 92 – Кери Лейк

Он двигается быстрее, и я чувствую, как мои груди толкаются подо мной от его грубости, мои соски соприкасаются с тканью подо мной.

Мужские звуки одобрения, которые достигают моих ушей, только усиливают мою необъяснимую потребность в этом, и мои мышцы напрягаются. Я приподнимаюсь к нему выше, позволяя ему проникать глубже, и в моей груди раздается гулкий звук — нечто среднее между удовольствием и болью. Толчки его бедер усиливаются, пока последняя крупица контроля не ускользает из моих рук, и я кричу.

Я вцепляюсь пальцами в одеяло, словно пытаясь удержаться на земле, и подчиняюсь взрыву, который разносится по моей крови.

Шестой кряхтит и рычит, сжимая мои бедра, когда он выбивает последние капли своего оргазма.

Влажное тепло стекает по задней части моих бедер, когда он наконец замирает, оставаясь внутри меня, и ложится мне на спину.

Мое тело дрожит, мышцы ослабли, и мои слезы срываются на всхлип.

Это не из — за боли — я вообще не чувствую никакой боли. И все же, в то же время, я чувствую все. Все сразу, и этого слишком много. У меня такое чувство, как будто я выдала свои самые темные секреты, одновременно принимая в себя Шесть. Боль. Гнев. Истинную природу его существа.

Я хотела прикоснуться к его душе, но не ожидала, что она будет такой темной. То, как он скрывает это за пеленой боли.

Маленькая девочка внутри меня цепляется за последнюю ниточку моей невинности — ту самую, которая говорит мне не доверять любви, и что то что я сделала, неправильно.

В моем теле нет ни одной косточки, которая не желала бы иметь Шесть — даже тех частей, о которых меня предупреждали. Но я не ожидала почувствовать замешательство и стыд от осознания того, что могла бы остановить его, но не сделала этого. Я достигла кульминации во время его грубости, как будто часть меня жаждала этого.

Он выходит из меня, утыкается головой в колени и с мучительным криком ударяет кулаками по вискам.

С раскаянием я сажусь и ползу к нему по одеялам. Боль пульсирует между моими бедрами и в животе, но я игнорирую это, потому что знаю, что боль которую испытывает он, вероятно намного сильнее.

Ненависть, которую он испытывает к самому себе, написана в напряжении его мышц и его мучительном хныканье, которое прерывает бесполезный шум в моей голове.

Какая бы суматоха ни царила во мне, это не его вина, это моя. И я не знаю, почему я так себя чувствую. Для меня это не имеет смысла. Недоумение таится в черной пустоте на затылке — в той части моего разума, которая не может дать о себе знать. В той части, где голоса отдаются эхом, а безликие силуэты шепчут.

Он отталкивается от меня, отталкиваясь на расстоянии вытянутой руки.

Кто-нибудь другой, и я бы ушла в себя и умерла от отказа. Но я знаю, почему Шесть это делает. Он думает, что причинил мне боль.

Может быть, так и есть. Может быть, такова наша природа. Я причинила ему боль, пригласив его причинить боль мне.

Мир мог бы назвать нас больными. Возможно, даже созданными друг для друга.

В конце концов, предполагается, что хорошие мужчины состоят из крепких костей и стальной плоти, но Шестой не является ни тем, ни другим. Он — тени и боль, завернутые в сломанную оболочку.

Но в нем тоже есть доброта.

Я почувствовал это. Прикоснулся к нему.

Разводя его руки в стороны, я поднимаюсь на колени, обнимая его за шею, и он притягивает меня к себе, кладя голову мне на живот. Наша скользкая от пота кожа скользит друг по другу, когда я обнимаю его, мы оба дрожим.