Книга Омега. Ты родишь мне сына, страница 33 – Алисия Небесная

— В разумных пределах — можно, — произносит. И в уголках губ появляется лёгкая, настоящая улыбка.

Мы чокаемся легко, без лишнего звона.

— За тишину, — шепчу я.

Первый глоток обжигает горло, но оставляет после себя мягкое, согревающее тепло. И вдруг тишина этой квартиры перестаёт давить. Она становится общей.

Артём берёт вилку, делает первый укус. Смотрит на меня с лёгким удивлением и вдруг начинает есть жадно, с аппетитом. Половина тарелки исчезает за считанные минуты.

— Очень вкусно, — произносит, и в голосе слышится неподдельность.

Я улыбаюсь, наблюдая, как он доедает последнюю ложку.

— Вижу, голодный был.

— Да, — он отставляет тарелку. — Давно никто так не готовил. Домашнюю еду сложно забыть.

Я невольно улыбаюсь шире.

— Значит, надо чаще вспоминать.

Он задерживает на мне взгляд чуть дольше, чем нужно. В глазах нет ни давления, ни хищности — только тихое, неожиданное тепло.

— Ты не только еду принесла в этот дом, Юля, — произносит он.

— А что ещё? — спрашиваю спокойно.

— Уют. Спокойствие. Жизнь.

Молча накладываю ему вторую порцию и пододвигаю тарелку ближе. Он удивляется, но берёт вилку и продолжает. На этот раз ест иначе — медленнее. Словно не голод утоляет, а пробует, разбирает вкус.

— Уже не голодный волк, а гурман? — шучу, садясь напротив.

Он делает паузу, прожёвывает, смотрит пристально.

— Когда еда такая… можно позволить себе притормозить.

Оглядываю квартиру. Белые стены, строгие линии мебели, холодный блеск стекла и металла. Слишком идеально, слишком пусто. Но сейчас запах курицы и картошки впитывается в воздух, перебивает аромат бетона и дорогих свечей. И эта стерильная квартира вдруг становится ближе к дому.

— Особенно если её приготовила не кухарка, а ты.

От его голоса по коже проходит лёгкая дрожь. Он не флиртует. Не играет. Просто констатирует факт.

— Мне не сложно, — пожимаю плечами. — Я всегда готовила. Сколько себя помню.

Он смотрит. Не перебивает. Только слушает. А это — редкость.

— Мама умерла, когда мне было пять.

Говорю спокойно, но внутри будто ногтём проводят по старому шраму.

— Уже лет с семи я стояла у плиты. Сначала помогала, потом — сама.

Молчу. Пару секунд. Чтобы сглотнуть то, что всё равно царапает.

— Отец всё время был на совещаниях. Стая, дела, советы. Ему было не до меня.

Снижаю голос. Смотрю на ладони. На линию пальцев.

— Кухня стала единственным местом, где я могла быть нужной. Хоть кому-то. Хоть как-то.

Поднимаю глаза. А он молчит. Не жалеет. Не давит. Но в этом молчании есть что-то другое. Не пустота. Принятие.

— Ты её помнишь? — голос Артёма ровный, но в нём мягкость. Осторожность. Как будто боится задеть, раскрошить.

— Фрагментами, — отвечаю, не встречая его взгляда. — Но этого достаточно.

И снова возвращаюсь туда. В ту тишину, где она исчезла, а я осталась.

— Отец тогда… закрылся. Ушёл в работу, в стаю, в переговоры. Она была для него всем. А когда её не стало — будто и меня не стало тоже.

Сцепляю пальцы в замок, стискиваю до боли.

— Я жила сама по себе. Школа. Подруги. Ранняя самостоятельность. Всё вроде было.

Статус. Популярность. Первый среди мальчишек. А потом — Олег. Он. Я. Мы выбрали друг друга.

Он ставит бокал так тихо, что я едва уловила звук. Будто боится, что звон стекла нарушит хрупкую тишину.

— Я был женат, — произносит он просто.

Я не шевелюсь. Не задаю вопросов. Жду.