Книга Омега. Ты родишь мне сына, страница 59 – Алисия Небесная

Но я пришёл сам.

Он стоял, опершись о дерево. Пальто порвано, рука и лицо в крови. И даже сейчас — тот же взгляд: уверенность, помноженная на ярость. В ней было слишком много злобы, чтобы называться честью.

— Чернов, — произнёс он, не пытаясь шептать. — Не думал, что приедешь лично. Думал, вышлешь своих.

Я остановился в трёх метрах. Ветер в этом лесу пах не хвоей — кровью. Болью.

— Я всегда заканчиваю сам. Особенно когда это касается моей семьи.

Он хрипло усмехнулся.

— Семья… Ты правда думаешь, она твоя? Только потому что ты оказался рядом? Потому что родила твоего ребёнка?

Я молчал. Волк внутри рвался вперёд, рвал связки, требовал — мести. Но я держал его. Пока держал.

— Она принадлежала мне, Артём, — тихо сказал Роман. — Всегда. Ещё до вашего “воскрешения из пепла”. Я знал её с детства. Хотел жениться. Был рядом, когда у неё всё рухнуло. Но она выбрала не меня. Она выбрала Олега. Слабого. Труса.

— Ты убил его. И чуть не убил её.

— Я сделал, что должен, — прошипел он. — Хотел убрать слабость. Волчица должна быть при альфе. Но она смотрела на него, как будто он — солнце. А теперь ты занял его место. Только ты не понял: она не твоя.

Я сделал шаг. Один. Медленный. Встал так, чтобы ветер не мешал взгляду.

— Ты решал за неё всё. Всю жизнь. Убрал мужа. Хотел забрать ребёнка. И чуть не убил её снова.

— Я хотел спасти её от самой себя! — взревел. — Ты не понимаешь, каково это — видеть, как твоя омега гибнет в чужих руках! Ты не знаешь, что это значит!

Я сжал кулаки. Но голос был ровным:

— Я Уже держал на руках умирающую волчицу. Уже слышал, как обрывается то, что должно было стать новой жизнью. Тогда это сделала другая стая — и я стёр её с лица земли. Но если ты думаешь, что я позволю это повторить — хоть на миг, хоть в другом обличье — ты плохо меня знаешь. На этот раз ты не успел. И не успеешь. Никогда.

— Потому что ты живучий сукин сын, — зло усмехнулся он.

— Нет. Потому что я — её выбор. Её защита. Её Альфа.

Он бросился первым. Без предупреждения. Как всегда. Его стиль — ударить первым, надеясь на эффект неожиданности.

Но я ждал.

Он ударил — я поймал его руку, развернул, врезал локтем в шею. Мы рухнули в грязь. Волчьи рефлексы вырывались наружу. Он рвался, пытался освободиться — но был медленнее. Его ярость — рваная, истеричная. Моя — холодная. Он кричал — я рычал. Он рвался — я ломал.

— Хотел войти в историю? — прошипел, прижимая его к земле. — Войдёшь как тот, кто напал на беременную омегу. На чужой территории. И умер, как пёс

Я вгрызся в его шею. Волчья форма, частичная, дала мне силу. Он захрипел. Дёрнулся. Один раз. Потом — затих.

Я встал. Долго смотрел на тело. Ветер сорвал с ветки листву — и прижал её к грязи. Как и его.

Не чувствовал облегчения. Только тишину.

Вернулся в клинику к утру. Солнце только поднималось, розовым прорываясь сквозь стеклянные стены. Медсестра узнала меня сразу. Я прошёл мимо.

В палате было полутемно. Она лежала, прижав к себе малыша.

— Ты вернулся, — прошептала Юля, не открывая глаз.

— Я всегда возвращаюсь, — сказал, опускаясь на край кровати.

Тишина. Та, что не бывает в больницах. Только мягкий свет, шелест вентиляции, приглушённые шаги где-то в коридоре. Просторно. Спокойно.

Палата — «люкс»: мягкие шторы, удобная кровать, кресло у окна, детская колыбель рядом. Но он не в колыбели. Наш сын — у неё на груди, под белым пледом. Крошечный, тёплый, с кулачком, который она бессознательно гладила пальцем.