Книга Каменное сердце, страница 44 – Светлана Бернадская

— Это верно, — улыбнулся Талгор и закрыл глаза, вновь ощутив поглаживания на плечах. Пальцы Хелмайн осторожнo подбирались к шее. — В детстве я был таким же.

Легкое дыхание коснулось его виска, а мягкий вкрадчивый шепот прозвучал у самого уха.

— А я ведь ничего не знаю о твоем детстве, Талгор. Расскажешь?

И палец уверенно скользнул у шейного позвонка, нажимая и больно, и в то же время сладко. Внимание рассеивалось, Талгор поймал себя на том, что ему трудно удержать в голове хотя бы одну связную мысль.

— Детство… и сам толком не помню. Я рос сиротой.

Он кожей ощутил, как Хелмайн напряглась за его спиной. Но продолжала разминать его плечи и шею, подбираясь к особо чувствительным точкам на затылке.

— В самом деле?

Талгор с трудом разлепил тяжелые веки. И cтыднo признаваться, и язык почему-то заплетается, но правда слетела с губ сама сoбой:

— От меня… тоже избавились. В детстве.

А пальцы Хелмайн цепко впились в шейные позвонки.

— Ах, вот как? — голос Хелмайн за спиной звучал размыто, зыбко, словно во сне. — Забавно. В тебе, оказывается, течет порченая кровь. А я-то все думала, как же так. Как же так вышло, Талгор, что и ты стал предателем?

Обида пронзила насквозь все его естество. Захотелось ответить, но с губ сорвалось лишь невнятное мычание. Захотелось сбросить с себя эти ласкающе-карающие руки, развернуться и сказать ей в лицо, что она ошибается.

И он обернулся, но увидел почему-то не Хелмайн.

…Лицо снежного хекса плывет и меняется — почти невозможно смотреть в провалы его глаз.

Да и не нужно. Маленькому Талгору велено смотреть на каменную плиту, где перед ним положили красивый, переливающийся всеми цветами небесного сияния самоцвет — и невзрачное, сморщенное семечко, чем-то отдаленно напоминающее высохшее сердце.

От него требуется выбрать что-то одно.

Другие дети шептались о том, что правильный выбор очевиден. Это семечко — злое, запретное. Возьмешь его, и в тебя сунут его вместo сердца, и оно пустит корни внутри, и ты сам превратишься в дерево.

Все дети, которых он знал, выбирали самоцвет — и продолжали жить дальше. И даже становились чем-то похожими на богов: сильные, выносливые, устойчивые к холоду, не знающие жалости, слабостей и слез.

Талгору ужасно не хочется превращаться в дерево. Но и самоцвет вместо сердца заполучить тоже не хочется. Наверное, это больно.

— Ну же, малыш, — раскатистый голос хекса звучит почти ласково. — Сделай выбор.

Можно, наверное, не выбирать ничего. Но Талгору боязно: что, если хекс рассердится и превратит его в каменный столб, которых полно здесь, в заснеженном лесу?

И Талгор решается. Сухое семя выглядит безобидно, а самоцвет кажется холодным, злым и вовсе не таким уж красивым. Но ладошка неуверенно накрывает именно его.

Лучше жить с камнем вместо сердца, чем превратиться в дерево.

Ведь так?

Хекс вздыхает разочарованно. А затем мелодично бубнит непонятные слова, чертит на коже волшебную руну и рассекает грудь Талгора острым ножом.

О, это больно! Невозможно вздохнуть, лишь глаза от боли и ужаса выкатываются из орбит. Хекс сжимает кусочек окровавленной плоти, несколько капель крови роняет на семечко. Оцепеневший Талгор бездумно смотрит на то, как оно напитывается кровью, увеличивается в размерах и обретает кроваво-красный цвет. Но отвлекает холод в груди, и боль вдруг исчезает, оставляя лишь ледяное спокойствие.