Книга Соленья и варенья от попаданки, или новая жизнь бабы Зины, страница 138 – Ри Даль

Это была шаль — тонкая, невесомая, расшитая замысловатым узором из переплетающихся фиолетовых линий, похожих на крылья драконов. Я взяла её в руки, чувствуя мягкость ткани, и сердце сжалось.

— Должно быть, муж Приллы подарил ей это, — сказала я тихо, когда за спиной послышались шаги Райли. — Её муж… Его тоже убили неживуны.

Я замолчала, проводя пальцами по узору. Шаль была красивой и такой… человеческой.

— Возьму её с собой, — решила я, аккуратно сворачивая ткань. — На память.

Райли смотрел на меня, и в его глазах мелькнула тень грусти. Он не сказал ничего, только кивнул, но я чувствовала, что он понимает. Понимает, как важно сохранить хоть что-то от тех, кого мы потеряли.

Мы собрали последние вещи, уложили их в телегу. Санна, уже проснувшаяся, сидела на лежанке. Она выглядела бледнее обычного, но, увидев меня, слабо улыбнулась.

Телега снова скрипнула, когда мы тронулись в путь. Дорога вилась вперёд, уводя нас прочь от хижины, от пепла, от прошлого. Я обернулась напоследок, глядя на дом Приллы, который растворялся в утреннем тумане. Шаль лежала у меня на коленях, тёплая и мягкая, как напоминание о том, что даже в этом жестоком мире есть место для любви и памяти.

Телега поскрипывала, покачиваясь на ухабах, а колёса вязли в сухой, потрескавшейся земле Бедовой Пустоши. Здесь всё было иным: воздух — тяжёлый, пропитанный пылью и запахом палёной травы, небо — низкое, серое, будто придавленное невидимой плитой. Бедовая Пустошь была местом, где природа словно вывернулась наизнанку: днём жара выжигала всё живое, а ночью холод пробирал до костей. И всё же пока нам везло — Плакучий Туман, что часто предвещал появление торгаллов, не опускался, а дождь, который мог превратить эту выжженную землю в непроходимое болото, не начинался. Но я всё равно не могла избавиться от чувства, что за нами следят. Каждый шорох, каждый далёкий вой ветра заставлял сердце сжиматься, а руку — тянуться к клинку из драгура, с которым я отныне не расставалась.

Райли правил лошадьми, его плечи были напряжены, а серебряные глаза внимательно осматривали горизонт. Санна сидела рядом со мной, прижавшись к моему боку. Девочка молчала, но её взгляд то и дело скользил по сторонам, будто она тоже ждала, что из-за ближайшего камня или чахлого куста выскочит неживун. Я гладила её по голове, стараясь успокоить, хотя сама едва сдерживала дрожь. После того, что случилось в хижине Приллы, я знала, что торгаллы могут появиться в любой момент, и эта мысль грызла меня, как мышь старую корку.

Дорога через Пустошь была едва заметной — узкая тропа, протоптанная, должно быть, ещё во времена, когда здесь жили люди, а не бродили проклятые твари. Лошади шли медленно, осторожно ступая по растрескавшейся земле, где то и дело попадались острые камни. Вокруг простирались выжженные поля, усеянные редкими пучками сухой травы, что колыхалась на ветру, словно шептала о чём-то недобром. Вдалеке виднелись горы, их зубчатые пики чернели на фоне тусклого неба, будто клыки какого-то древнего зверя. Я старалась не смотреть туда слишком долго — от одного вида гор становилось не по себе, словно они хранили тайны, которые лучше не знать.

Мы двигались днём, останавливаясь только на короткие привалы, чтобы дать лошадям передохнуть и самим перекусить. Райли настоял, чтобы мы не разводили костров днём — дым мог привлечь ненужное внимание. Вместо этого мы жевали вяленое мясо и лепёшки, запивая их водой из бурдюка. Санна, несмотря на усталость, старалась держаться бодро: то подбирала с земли какой-нибудь блестящий камушек, то пыталась сплести венок из сухой травы, но я видела, как её руки дрожат, а глаза то и дело оглядываются по сторонам.