Книга Прибежище из серы и тьмы, страница 10 – Люсинда Дарк

Однако скорость, с которой он меняет тактику, предупреждает меня, что он мало что не сделает, чтобы получить то, что хочет. Поэтому мне нужно перейти в наступление.

Почти сразу же, как только эта мысль приходит в голову, в моих барьерах появляется маленькая дырочка. Еще больше боли пронзает мою голову, но я без колебаний иду навстречу ей. Я просовываю руку в отверстие барьера и чувствую, как что-то проскальзывает мимо. Обхватываю это пальцами, сильно сжимаю и тяну.

За потрясающим всплеском энергии, который обрушивается на внешнюю сторону моего барьера, следует низкое рычание. Я дергаю сильнее, усиливая хватку. Что бы это ни было, на ощупь оно волокнистое, как длинные пряди очень тонких волос, но в то же время каждая из них ужасно тяжелая, и требуется значительное усилие, чтобы дотянуть это до меня, обратно через барьер.

Когда моя рука снова оказывается внутри, я захлопываю проем своего барьера и смотрю вниз на то, что у меня есть. Длинные черные нити, не волосы, а ленты. Каждая обтрепана по краям и переливается… цвета? Нет, не цвета. Я подношу ленты ближе к лицу. Складываются образы.

Тела с распоротыми грудными клетками, лица, забрызганные кровью, монстры с острыми зубами и черными глазами. Я бросаю ленты на землю у своих ног и поднимаюсь, в ужасе глядя, как поднимаю ладонь и вижу, что темнота переместилась на мою плоть. Кожа моих пальцев и запястья покрыта черными пятнами. Тень силы лент растягивается и меняется, превращаясь в вены, которые проступают под моей кожей.

Затем, внезапно, образы, отраженные на лентах, возникают в моей голове, вливаются в мой разум.

Малахи — рыдающий и вырывающийся из-под эбонитовых цепей… цепей из серы и огня — поднимающееся над его грудью большое изогнутое лезвие. Кровь проливается — но не из самого Малахи, а с чьего-то запястья, падая на Смертного Бога, привязанного к каменному помосту. Больше борьбы. Мольбы. Слова — спутанные, растерянные.

— Почему? — он спрашивает. — Почему я? Почему вы это делаете? Пожалуйста! Я только хочу служить… — Крик эхом вырывается из его рта, прерывая все, что он мог бы сказать. Кровь на его груди пузырится и делает в точности то, что сделали ленты. Она живет своей собственной жизнью, растекаясь реками по его груди и животу, поднимаясь к горлу и спускаясь к бедрам.

Голоса, низкие и гипнотизирующие, начинают звучать вокруг него. Язык, который я не узнаю. Малахи начинает содрогаться на каменной плите, подергиваясь и корчась от какой-то призрачной болезни, которая пустила корни внутри него.

Сильный удар раздается снаружи моего барьера, но я слишком увлечена происходящим, чтобы обращать на это внимание. Это не просто сцена, а воспоминания мужчины. Это воспоминание.

Ужас и отвращение наполняют меня, когда Малахи кричит в агонии, когда его грудная клетка трескается и раскалывается. Ломаются кости. Хлещет кровь. Тени, окружающие его, придвигаются ближе. Как один, они соединяют руки из-под своих мантий и капюшонов и начинают дышать. По крайней мере, так это кажется. Фигуры под одеждой вдыхают, грудь расширяется, и сквозь болезненные вопли Малахии из него выходит облако мерцающего света.

Свет мерцает, паря над дергающимся телом Малахии, а затем, когда фигуры продолжают делать глубокие вдохи, он распадается на части. Как будто сам свет — это облако дыма, которое можно втянуть внутрь, равные его струйки исчезают под капюшонами тех, кто окружает Малахию. По мере того, как все больше и больше вещества перестает существовать, тело Малахии замедляет свои подергивания. Его крики стихают, а затем, в конечном счете, замолкают.