Книга Война и потусторонний мир, страница 127 – Дарья Раскина

Петр, наголодавшись за время недавних происшествий, решил не отказываться от предложенных угощений. Забывшись, он с предвкушением взялся за ароматнейший пирог – только чтобы обнаружить, что в нем ни щепотки соли. Не было ее ни в утке, ни в телячьих котлетах, даже огурцы оказались не солеными, а просто натертыми горчицей. Какое разочарование! Петр жевал и только с завистью поглядывал на Елисея и Лизу, которых недостаток соли нисколько не заботил. С другой стороны, лица их так светились, а смущенные взгляды, которыми они перебрасывались, полнились таким счастьем, что, Петр подозревал, еда здесь ни при чем, они сейчас с аппетитом съели бы подошвы ботинок, совершенно этого не заметив.

В стороне, хмурясь над бокалом, сидел Лонжерон. В самом начале вечера он было попробовал заговорить о делах, но Азовья Врановна мягко отказала: «После, после…» Она вообще мало на что обращала внимание, кроме дочери, – задавая вопросы о жизни ее вне дома, отвлекаясь разве что на печенье. Татьяна отвечала односложно, по большей части выдавала скупые возгласы и хмыканья, отказываясь от заботливо подставляемых блюд в пользу хлеба и масла и перенаправляя разносолы Алине Васильевне, сидевшей подле. Хозяйка же, Малахия Врановна, не ела вовсе, то и дело подливая себе чаю и поводя золотой ложечкой по блюдцу прозрачно-крыжовенного варенья. Она терпеливо молчала, пока сестра расспрашивала племянницу, а когда поток вопросов поиссяк, наконец заговорила:

– Ну, и что это за новомодные взгляды на силу, которых ты придерживаешься, позволь тебя спросить?

Татьяна повела в воздухе десертным ножиком.

– Считаю, что полагаться во всем на силу – глупо и непрактично. Сколько мы будем зависеть от живого тепла? Не пора ли смириться с тем, что оно нам не нужно?

Малахия Врановна сощурила на нее свои красивые, мерцающие, словно опалы, глаза.

– То есть… ты отрицаешь силу?

– Отрицаю.

Бах в соседней комнате брякнул фальшивый аккорд и пораженно затих. Лиза и Елисей оторвались от своих игривых гляделок, и даже Лонжерон поднял взгляд от бокала.

Татьяна откинулась на стуле.

– Скажем так, я отрицаю нашу жажду силы. Я только и слышу: «Сила то, сила это, сила-сила-сила…» Стяжательство наше годится сейчас, в моменте, да только момент не будет длиться вечно. Пора смотреть дальше и увидеть, что придет время, когда нам придется научиться выживать без нее.

– Но как же живые? – охнула Азовья Врановна, с изумлением глядя на дочь и в то же время подкладывая ей на тарелку кусок буженины.

– Что с ними?

– Если мы откажемся от тепла, наши миры совершенно разойдутся.

– В конце концов так и будет. В городах нам все сложнее поддерживать связь, это вам любой леший скажет. Скоро придет время, когда последний живой перестанет верить, что, если гром гремит, это Илья-пророк на колеснице едет, и те из нас, кто не успеет к этому приготовиться, останутся нищими.

Малахия Врановна поднялась со стула и принялась вышагивать по комнате.

– Это… это берендеевщина! – воскликнула она.

Петр не смог не вмешаться.

– Вы всерьез считаете, что народная вера может так просто иссякнуть? – встрял он.

– Не только может, но и должна. Наука положит ей конец – это неизбежно.

– Вы слишком высокого мнения о живых. Не могу представить, чтобы самодвижущиеся телеги отучили бы мою мать верить пасьянсу или ужасаться разбитому зеркалу, а наших дворовых – плевать через плечо, отваживая черта.