Книга Война и потусторонний мир, страница 124 – Дарья Раскина

– Белок? Что это за белки, на которых можно обменять подобное богатство? – удивился Петр.

– Увидите.

Зал, открывшийся им за воротами, оказался садом. Драгоценным. Из зелено-золотой малахитовой травы высились деревья – вязы, дубы, осины – и перезванивались тоненькими стеклянными листьями. Между ними, подрагивая лиловыми цветками чистейшего сапфира, пушились кусты сирени, и вот в их-то ветках и копошились жирные белки, точь-в-точь сестры той, что хрустела изумрудными скорлупками в кабинете Иверии.

Под ногами стелилась дорожка из прозрачного песка, он переливался и мягко потрескивал при каждом шаге. Разглядывая красоту, Петр шел следом за своей проводницей в новые и новые залы. В одном разлилось зеркальное озеро, по которому плавали, выгибая шеи, перламутровые лебеди, в другом на ворсистом холме перебирали ломкими ногами молодые косули, чьи копытца отливали серебром, в третьем, похожем на гигантскую мастерскую, трудились резчицы по камню в сарафанах и шелковых косынках, и из-под их молоточков появлялись новые листья, цветы, птицы и рыбки. Петр не мог сдержать восхищенных выражений при виде этого мастерства, а Татьяна слушала его сдержанно, не споря, но и не выказывая поддержки.

– Неужели вы не чувствуете благоговения перед такой искусной работой? – не выдержал Петр, склоняясь над земляничным кустом, согнувшимся под тяжестью крупных агатовых ягод. Каждое золотое семечко, каждая хризолитовая прожилка на листе – все смотрелось живым, дышащим. – Это… волшебство. Удивительно.

Татьяна отломила слюдяную травинку – точь-в-точь лапка хвоща – и повертела ее в пальцах.

– Искусность, да, – вздохнула она. – Работа. Вы видите в этом магию, а я – удары молотка и шорох шлифовки.

– Понимаю, – вежливо согласился Петр. – Значит, вы предпочитаете живую природу?

– А что живая природа? Разве она не так же создана и отшлифована, правда, не усилием, а временем? Разве мы не знаем ее свойств, не можем предугадать развитие? Нет, в природе для меня нет тайны. И все же изучать ее интереснее, особенно ту ее часть, что касается вас.

– Меня? – удивился Петр.

– Вас, живых, – пояснила Татьяна. – Вы все еще умеете удивлять, так что резать вас занимательнее, чем лягушек.

Петр насторожился при этом уверенном «резать», однако Татьяна коротко улыбнулась, словно уверяя его, что пошутила.

– Давайте возвращаться. – Она отбросила травинку под ноги и с хрустом раскрошила ее ботинком. – Я голодна, и вы, я уверена, тоже.

– Вы правы, – признался Петр, поднимаясь. – Надеюсь, обед, что нас ждет, приготовлен не ударами молотка и шорохом шлифовки.

Татьяна снова лишь улыбнулась. Обратно они шли быстрее, распугивая пучеглазых ящерок, которые яркими брызгами вывертывались из-под каблуков. Вернувшись по дороге, пробегавшей вдоль озера с лебедями, они вышли к янтарным воротам главного зала. Однако Татьяна свернула мимо них налево, к комнате поменьше.

– Это ненадолго, я лишь хотела… – Она остановилась у широкой, в несколько обхватов, мраморной колонны и провела пальцами по тончайшей цветочной резьбе. – В том зале была когда-то мастерская моего отца, а теперь…

– А теперь? – спросил Петр.

Из-за дверей доносилось мерное постукивание: так-так-ток, так-так-ток. В глазах Татьяны мелькнуло любопытство.

– Вот я и посмотрю.

Стоило ей войти, как постукивание прекратилось. При виде Татьяны невысокий коренастый парень подскочил из-за рабочего стола и глубоко поклонился.