Книга Солнцестояние, страница 104 – Кэтрин Болфинч, Александра Нокс, Юлия Мухина, и др.

– Вот скажи, Ладка, ты же вроде и не дура, – сказала Лютая, обхватывая подбородок девушки и впиваясь длинными кривыми ногтями в белую молодую кожу, – и выглядишь как сама весна, нежная, пылкая, красотой тебя боги не обделили, и папанька в придачу боярин… ну чего тебе неймется-то?

– Коли я бы знала, бабушка, – погрустнела девушка, – папенька сказывал, что назвали меня в честь богини любви, потому что мамин род от нее идет. Только вот как наказание, любви-то мне и не видать. Те, кто мне люб, как будто меня не видят вовсе, будто я сокрыта для их глаз и сердец.

Лада закручинилась еще пуще. Третий год подряд в Круглый день лета Лютая лечила ее сердце. В первый раз был Никитка, папенькиного кузнеца сын, а через год – Егорушка, купец заезжий, а в этом Данилка – боярин из семьи дружеской.

Каждый из них был и красив, и пригож, каждый заставлял сердце Ладино нестись, словно конь ретивый, и каждый одинаково не смог полюбить ее.

Ни приданое, которое папенька с каждым годом предлагал все больше, ни уговоры, ни угрозы, ни красота самой Лады – ничего не помогало.

А понимая, что не любят ее в ответ, пропадали у Лады и сон, и аппетит, и становилась она словно прозрачная тень себя прежней, готовая всякий раз заснуть и не проснуться вовсе.

Спасало ее только, что папенька пообещал маменьке на смертном одре ее, что не будет неволить дочерей, не выдаст замуж без их согласия, и уж поди не меньше сотни раз проклял себя за мягкотелость. Хоть и любил он Ладу, но, не имей такого обещания, уж точно давно бы выгодно ее сосватал за того, кто первым согласился бы ее забрать, да отправил с глаз долой.

– Ох, – вздохнула Лютая, – такой день снова потратили на баловство. На колесе года только четыре бусинки Круглых дней, на каждый сезон по одной, и Летний самый мощный. А ты… – Лютая махнула на Ладу, будто та была совсем пропащей.

Лада стиснула губы. Как же ей надоело чувствовать себя для всех обузой.

– А нету ли у тебя, бабулечка, снадобья какого от таких дел?

– От каких таких?

– Ну… – замялась Лада, – от сердечных, чтобы я больше влюбиться никогда и не смогла.

– И не стыдно тебе, девонька? Коли каждый снадобьем сердце закроет, что от мира-то останется?

– Но другие же не такие, у них вон…

– Что вон?

– Ну… счастье… а я как будто страдать богами в мир приведена.

Лютая, не обращая на нее внимания, поудобнее устроилась в кресле и закрыла глаза, собираясь подремать, а Ладе вмиг стало как-то по-детски обидно, что ее вновь не принимают всерьез, считая ее слова глупостями.

Девушка поднялась, запыхтела, точно пытаясь разбудить нечуткую старуху, но результата не было. Тогда Лада топнула со злости ногой и в сердцах вскрикнула:

– Да хоть бы вообще у меня не было сердца этого. Хоть бы я ничего не чувствовала! Чтобы никто не смел меня больше дурехой называть!

И вмиг что-то кольнуло в груди, стало оглушительно так тихо и пусто, будто она кричала в глубокий колодец и слышала эхо.

Лютая встрепенулась, открыла удивленные глаза и уставилась на Ладу.

– Ты что натворила? – закричала на нее ведунья, вскочила с кресла и бойко похромала в закуток, где у нее обычно стояли склянки с порошками.

Лада осталась одна и не могла понять, что сейчас произошло. Она прикладывала ладони к груди, пытаясь распознать знакомый стук, но под платьем было мертвенно тихо.