Книга Солнцестояние, страница 132 – Кэтрин Болфинч, Александра Нокс, Юлия Мухина, и др.

– Типун тебе, старая, – бросает она, вытирая руки о перепачканный передник. Пальцы цепляются за край одежды, щекочут бахрому ниток. Марьяна склоняется над пузатым бидоном и кряхтит, заливая мутную воду в широкий эмалированный таз. Бабкины глупости ей слушать некогда: лето на исходе, а погреб и на треть не заполнен. Чем кормиться зимой? Маринованными сказками? Она косится на часы на стене, морщится от ворчливого сербанья за спиной: – Заскучала? Каштаны вон из банки пощелкай, зубы займи.

Девятый десяток бабке, а во рту все еще медвежий капкан. Сохранила зубы крепкими и острыми. Лучше бы мозги.

– Оставь мальчишу в покое. – Марьяна опускает таз на печку, подбавляет поленьев и возвращается к столу. Снова берет нож. – Куда он денется?

– Ну вот сейчас он где? – Старуха покрякивает и скрипит, словно застрявшая зерномолка. – На болото опять потащился? Сколько можно духов испытывать? Говорю тебе, видели опять огоньки, там, где деревню затопило. Значит, нечисть поднялась. Опасно там, утащат парня, и пикнуть не успеет.

«Так-так-так, – стращает под руку нож-изменник, – так-так-так».

Марьяна заправляет под косынку выбившуюся прядь черных волос.

– А кто виноват? Сама в глупости эти веришь и Ваньке небылицы наплела. Вот он и таскается по болотам в поисках твоей нечисти. Потонет – пусть по твою душу выть приходит.

– Не потонет, – вздыхает бабка, – а сгинет. На ту сторону болота перейдет.

Марьяна замирает.

– Ты чего мелешь, старая? – Так бы и набила бабке полный рот крапивой.

Бабка смотрит в ответ, и серая муть в выцветших, словно вымерших глазах прихватывает позвоночник холодом. Давно не всплывало столько правды в рассеянном взгляде. Вот ведь ведьма.

– Погоди ты гавкать, – шепчет старуха, и ее сморщенные, пожелтевшие от табака губы трясутся. – Скажи лучше, когда он про свою Лесечку в последний раз говорил.

Грохот и звон. Со стены упали часы. Марьяна вздрагивает и долго рассматривает осколки стекла от циферблата. В них отражается ее собственное побелевшее лицо.

Подняв часы, она вешает на место то, что уцелело. Подумаешь, что сломались. Время они и прежде не показывали, да уж больно красивые, с кувшинкой.

– Да ты чего, лет десять уже ни слова… с тех пор, когда я его, ну… – Она разводит руками и чувствует, как ладони горят, вспоминая давние отчаянные оплеухи.

Бабка хмурит те места, где в молодости были брови.

– Заткнуть-то ты его тогда заткнула, а откуда знаешь, что из головы нечисть прогнала?

Марьяна сжимает крапивный стебель так, что ладонь немеет.

– Да бред это все, выдумки. Нет никакой Лесечки и не было никогда.

– А пошто отхлестала тогда мальчонку? Почему запретила на болото ходить? Имя говорить?

– Да потому что надоело! Как лето приходит, так он мне всю плешь Лесечкой своей проедает. То в прятки они играли, то в салочки – сколько можно выдумывать? Гиблое же там место, кроме трупов и нет никого.

– А если есть? – Бабка достает из тряпицы сухую табачную стружку и сует за нижнюю губу. Зубы тут же окрашиваются ржавчиной. – Если огоньки и вправду предвестники нечисти? Если та самая Лесечка и вправду чудище, что заманивает добрые души? Ты послушай, говорят же, стоит только надеть одежду, что такая вот Лесечка принесет, – и…

– Хватит! – Марьяна стучит метлой и идет прибирать осколки, но по пути шипит бабке: – Я сына никому не отдам.