Книга Солнцестояние, страница 136 – Кэтрин Болфинч, Александра Нокс, Юлия Мухина, и др.

Сзади глухо стонут голодные трупы. Внутри у Марьяны все болит, будто она сама сейчас превращается в мертвяка. Она подходит ближе, сует сыну под губы цепочку со святой болотницей, а потом поднимает с земли перепачканную одежду.

– Иди, – говорит она, и все вокруг успокаивается. Белесые тени уходят под воду, ветер стихает, листья, шурша, опадают на мох.

Ваня надевает чужую футболку, и теперь перед Марьяной двое живых со стертыми лицами.

Рядом с ней шорох.

– А я говорила… – кряхтит бабка, цокая языком о желтый зуб.

Вот ведь ведьма.

– Тебя никуда не отпущу, – говорит Марьяна строго.

Бабка сплевывает табак.

– А я никуда и не собиралась.

Они стоят бок о бок и смотрят, как двое людей, держась за руки, уходят прочь.

На ту сторону болота.

Жара и бабушка действовали сообща – с каждой минутой оставаться в квартире было все сложнее. С самого утра на кухне происходил какой-то нездоровый кипиш. Гремела посуда, по старому паркету громко ерзали табуретки, а вонь стояла такая, будто кто-то взял блевотину, пот и кислое пиво, слил это в одну кастрюлю и забыл на плите.

Если бы Сереге не надо было уходить, он просто подождал бы, пока бабушка устанет и сама угомонится. Вот только Серега спешил, а бросать ее наедине с включенной плитой не хотелось.

Он вошел на кухню, решительно обогнул бабушку и распахнул окно. Старый термометр, прибитый к раме и многократно вместе с ней окрашенный, показывал плюс тридцать пять. Но ворвавшийся в кухню воздух все равно показался свежим.

– Ба, ты чего здесь? – спросил Серега, выдержав неуверенную паузу.

Бабушка рассеянно повернулась на голос и просияла.

– Ой, Павлик. А я тебе решила голубцов сготовить. Давно, думаю, что-то не было голубцов.

– Ага, давно. – Серега приблизился к плите и заглянул в кастрюлю через бабушкино плечо. Там, в серой кипящей воде, кувыркалась старая половая тряпка и содержимое мусорного ведра.

– Мой руки, обедать будем. – Бабушка крутанула на плите ручку и принялась собирать грязную посуду.

Пройдя несколько раз мимо окна, она вдруг остановилась и выглянула на улицу. Пользуясь моментом, Серега поспешил перекрыть газовую трубу.

– Ты гляди, опять сидят. – Она сплюнула в сердцах и задернула пыльную занавеску, – соседи только отца твоего бояться перестали, царствие ему небесное. Ребятишек на улицу стали отпускать. А вон уже новая стая под окнами.

Отца не было уже десять лет. Ребятишки, о которых говорила бабушка, выросли. Из открытого окна доносилось визгливое ржание и бряканье пластмассовых костей о деревянную доску. Пацаны играли в нарды.

– Сережа, ты ведь с оболтусами этими не дружишь? – Бабушка по обыкновению не сделала паузы, чтобы внук ответил. Стащила с ноги носок и энергично принялась протирать стол. – Нормальные люди стремятся, развиваются… Что, я что-то не так говорю?

Бабушке можно было не отвечать. С такими разговорами она отлично справлялась без Серегиного участия. Он снял с холодильника припрятанную от бабушкиного кулинарного рвения тарелку и сунул ложку подсохшей гречки в рот. Вообще бабушка у них в квартире была чем-то вроде сломанной радиоточки, которая сама прыгала с одной программы на другую. Но все равно он терпеть не мог, когда она называла его Павлушей или Павликом. Непонятно, как в его возрасте сносил это отец. Что до развития, так последние десять лет в их просторной, постепенно обрастающей грязью квартире развивался разве что бабушкин маразм. Даже мамино пьянство, достигнув критической отметки, откатилось немного назад и давно не ставило новых рекордов. Теперь мать пила только первый день выходных. На следующее утро она похмелялась, а потом с вечера заступала на сутки. После суток мать неизменно возвращалась тихая, трезвая, с кротко позвякивающим пакетом, отдавала бабушке то, что осталось от суточной получки, и шла отсыпаться. Потом трехдневный цикл повторялся.