Книга Призрачная империя, страница 33 – Рина Харос

Некоторое время мы сидели в тишине, а я пытался поразмыслить, какой смысл несет четверостишие. Наконец заговорил отец Дмитрий:

– Я знаю, Ефим, что ты продал собственного ребенка в пансионат в Московской области, который будет выплачивать вам деньги за прислужника и рабочую силу, коей мальчик и будет являться при церковной службе. Поначалу Григорию будет очень тяжело – бессонные ночи из-за клопов, которые таятся в кроватях и выжидают момента, когда смогут полакомиться детской плотью, подъем в шесть утра, утренняя молитва и работа на кухне. Затем обед и занятия до девяти вечера. Опять молитва и ужин. В пансионате не разделяют возраста – равны все, будь тебе шесть или двадцать шесть. Главная заповедь: нет таких страданий, с которыми бы не справился. Господь посылает то, что будет под силу. Но ты забываешься, Ефим, Григорию всего шесть лет, и любое изменение в окружении может сказаться на его детской психике. Этого хочешь для своего ребенка?

Родитель медлил, а затем хрипло произнес заветное слово, которое вбило последний гвоздь в крышку гроба под названием «отцовская любовь».

– Да.

Я сидел не шелохнувшись, слезы начали подступать к глазам, но не позволил дать себе слабину – лишь сильнее вгрызся в пряник.

– Что ж, так тому и быть. Григорий, будь добр, оставь нас на пару минут.

Я молча слез со стула, забрав с собой еще и плюшку, которая засахаренным концом прилипла к пальцам, и вышел из каморки, прикрыв за собой дверь. Меня встретила просторная светлая церковь, потолок и стены были усеяны многочисленными ликами святых – аромат жженых свечей окутывал пространство вокруг, не даруя должного успокоения, о котором так говорили все верующие люди.

Очередная трещина в сердце стала разрастаться и пропускать в нутро желание отомстить за все страдания и боль, которые успел познать за недолгие шесть лет своей жизни. Медленно поедая булку и тщательно прожевывая каждый кусок, я знал, что этот момент рано или поздно настанет.

Как только Гриша закрыл за собой дверь, я наконец-то скинул наигранную вежливость – улыбка медленно сползла с моего лица, как краска, которую ошпарили кипятком, стакан с лязгающим звуком ударился о деревянную поверхность стола, а пламя свечей дернулось, будто невидимый ветер окутал их в свои объятия.

Ефим сидел, почти что не двигаясь, лишь грудь опускалась и поднималась при каждом вдохе и выдохе. Он вздрогнул, когда я шумно поставил чашку и кинул на него взгляд исподлобья, нахмурившись и поджав губы. Его сомнения и возрастающий страх медленно распространялись по каморке, словно дурман, но приходилось сдерживаться, чтобы не взыграть на мужских пороках прямо здесь.

– Господь велел нам любить и оберегать своих ближних, но что вижу я, Ефим? Ты, родитель стольких прекрасных детей, муж замечательной женщины, пренебрег детством Григория и решил отослать его прочь, лишь бы слухи не распространялись из дома в дом, не так ли?

– Ему будет лучше вдали от дома. К тому же в пансионате смогут воспитать из него мужчину, уважающего законы Божьи.

– О, несомненно, так и будет. Пустошнский пансионат известен своей дурной славой: там призраки неупокоенных воспитанников, умерших при весьма странных обстоятельствах, бродят по многочисленным холодным каменным коридорам своей тюрьмы и ищут очередную жертву. Но, сказать честно, спустя столько прожитых лет я понял простую истину: бояться нужно живых – тех, кто может без зазрения совести всадить нож в печень и наслаждаться предсмертной агонией, пока ты будешь истекать кровью и захлебываться слезами, моля о всепрощении Господа. И все ради чего? Ради денег, которые ничего из себя не представляют. Можешь купить скот – но вскоре зарежешь, потому что нечего будет есть; можешь купить дорогое платье – но придется продать, потому что опять все упирается в материальную ценность.