Книга Ариадна из чугуна и стали, страница 5 – Виолетта Орлова

– Смотри, выиграл его в лотерею. Мне, старику, там уже делать нечего, однако ты молод и красив, сходи туда, пожалуй. Хоть немного развлечешься.

Эдвард жадно вцепился в столь заманчивый предмет. Неужто первый класс! Он о таком даже мечтать не смел.

– Иди, переоденься. Ужин начинается ровно в шесть.

Юноша неуверенно кивнул и направился к своему неказистому купе под номером шесть. В плацкарте пассажиры занимали места в общей зоне, не отделенной друг от друга перегородкой, однако у тормозильщиков имелись свои привилегии. В целом жить здесь можно было с комфортом, даже один более-менее чистый ватерклозет в багажном вагоне в их распоряжении, но Эд все равно испытывал глухое недовольство. Самолюбивый юноша стыдился своего ремесла, хоть оно было чрезвычайно важным, ненавидел простую, лишенную всяких изысков речь людей, прокуренные тамбуры вызывали в нем дурноту, а еще он страдал мнительностью, присущей некоторым провинциалам. Эдвард страшился быть обличенным; ему казалось, хоть мало-мальски приличные люди непременно заподозрят, что он грязный бедняк, вагонная крыса и в целом ничего из себя не представляет. В свободное от работы время тормозильщик пачками поглощал газеты и бульварные романы, набираясь в них, как он считал, изысканных оборотов. Потом же Эд расстреливал других работяг канцеляризмами, полагая, что таким образом сражает собеседников наповал интеллигентностью и начитанностью. Только в своем купе ему не приходилось притворяться: о нем и так все знали.

Глубоко вдохнув, Эдвард отворил двери: в нос тут же ударил сивушный запах. На нижней полке лениво развалился его отец, окруженный двумя собутыльниками: три пары мутных глаз уставились на вошедшего. Эдвард невольно поежился, чувствуя недовольство за этот липкий страх. Ему показалось, будто он вошел в паучью нору: на веревках, наподобие паутины натянутых между полками, висела грязная вонючая одежда, из мерзких коконов холщовых мешков торчали горлышки выпитых бутылей, опухший отец в своей темной робе напоминал черную вдову, а его двое приспешников вполне могли сойти за пузатых клещей. На столике перед ними стояла керосиновая лампа в обрамлении трех граненых стаканов; скатерть была заплевана до такой степени, что невозможно было без содрогания на нее смотреть.

– Э-эд, – мерзко икнул отец, заставив юношу вновь пугливо вздрогнуть. – Мы с парнями очень ждали тебя. Хотим выпить за твое здоровье. Ты ведь принес деньги, не так ли?

Эдвард поспешно вывернул карманы: две бумажные банкноты в тысячу рельсодоров^[6]выпали на пол. Отец жадно поднял добычу и зарылся в нее носом, точно хотел вобрать в себя запах свежих банкнот.

– А это еще что? – очнувшись, поинтересовался он, тупо уставившись на глянцевое приглашение.

– Я схожу сегодня туда, – робко пробормотал Эдвард. – Ты ведь не против, папа?

– А чем ты там будешь заниматься, мой мальчик?

В голосе черной вдовы прорезались стальные нотки, и юноша невольно вжался спиной в дверь купе, почувствовав, как кованая ручка неприятно впилась ему в поясницу. Собутыльники мерзко захихикали, один из них произнес сиплым голосом:

– Да брось, Оскар. Парень уже и так в штаны наложил. Что плохого в том, если он немного ощиплет смазливых курочек из первого класса?

– Не хочу, чтобы он стал такой же подстилкой, как его мать. А, впрочем… Если принесешь нам бабки, я не против. На, возьми!