Книга Девушки бури и тени, страница 65 – Наташа Нган

Повисает молчание. Майна так крепко сжимает мои пальцы, что я не понимаю, пытается ли она убедить себя или меня. Солнечный свет отражается от стеклянного пола и полированных стен, но когда леди Дуня наконец заговаривает, её слова сияют ярче, чем свет, льющийся через окна; от них по венам разливается золотистый свет.

– Мы не позволим ему победить, леди Майна. Мы будем сражаться бок о бок с вами и Ханно. И мы сожжём дотла всё, что построил Король.

Когда леди Дуня встает, раздаётся шелест перьев – остальные птицедемоны в зале опускаются на колени. Те, у кого есть оружие, достают из-за спин копья и пики и держат их вертикально перед собой в том, что, должно быть, является клановым жестом лояльности. Но когда сама леди Дуня наклоняется, протягивая руку, это делается не для того, чтобы махнуть оружием, а для того, чтобы помочь Майне встать.

Майна моргает, глядя на прекрасно ухоженные когти леди клана. Затем она хватает её за руку и поднимается. Леди Дуня подносит обе руки ко лбу и отвешивает небольшой поклон, на что Майна отвечает тем же.

Затем женщина-лебедь поворачивается ко мне. Её рука теплее, чем я ожидала.

– Спасибо, леди Леи. За то, что убедила меня выслушать леди Майну, – она переводит взгляд с Майны на меня, и холодность с её лица, наконец, исчезает. Мускулы на её щеке вздрагивают, слёзы наворачиваются на глаза, плечи опускаются. – Вы можете оставаться во дворце до завтрашнего утра, чтобы подготовиться к отъезду. Однако, вам лучше не выходить из своих комнат. Надеюсь, причины ясны. Мы позаботимся о том, чтобы у вас было всё необходимое. Я могу предложить вам экипажи, которые доставят вас в следующий пункт назначения. Как и договаривались, как только вы окажетесь на безопасном расстоянии, мы отправим сообщение Кетаи Ханно, что он может рассчитывать на наших солдат в течение недели. Этого будет достаточно?

– Более чем достаточно, – отвечает Майна. – Благодарю вас за щедрость, леди Дуня.

Та рассеянно кивает:

– А теперь мне надо побыть с семьей, – в её словах слышится надлом, но она высоко поднимает подбородок, слёзы в её тёмных глазах отказываются скатываться. – Пришло время для меня совершить худшее, что выпадает родителю.

Ей не нужно больше ничего объяснять. Я не мать, но понимаю — даже если и не могу полностью осознать — всю муку скорби по своему ребёнку.

Аоки шла через купальню, и её дыхание поднималось паром в прохладном воздухе. Наполовину погребённые под снегом деревянные кадки стояли пустыми и неиспользуемыми, похожие на выброшенные раковины странных океанских существ. Тишину нарушали только лёгкий шорох хлопьев снега и её быстрые шаги. Во дворе, как и во всём Бумажном Доме, было до жути тихо для столь позднего утра. Не было ни ветра, который шелестел бы бамбуковыми стеблями, ни птиц, с шумом кружащих над головой, ни смеха, ни болтовни на фоне плеска воды и влажных шагов по половицам – утренних звуков, которые она так полюбила.

Поначалу тишина действовала ей на нервы. Она вздрагивала при каждом малейшем шорохе, всё время держалась поближе к остальным, боясь оставаться одна. Но, как и к большинству изменений после Лунного Бала, за прошедшие недели она привыкла и к этому. Сейчас её взгляд лишь на мгновение скользнул по ваннам. Знакомый укол потери пронзил её, прежде чем она отогнала его и вздрогнула, шмыгнув носом. Не потрудившись стряхнуть снег с сапог, она поправила в руках завёрнутый в ткань свёрток и вошла в дом.