Книга Фрейлина, страница 96 – Тамара Шатохина

Мы с фрейлинами теснились сзади, греясь друг о дружку — в толпе теплее. Я не догадалась взять шаль, а Ирма не думала, наверное, что задержусь так надолго. Та, что на мне — полосатая и тонкая, совсем не грела, зонт и веер на руке мешали, гудели от усталости ноги.

Уже знакомо вспыхнули в сумерках разноцветные фонарики. Шкаликами — на деревьях и подобиями лотосов — расставленные в траве. Я поискала взглядом конденсатор. В самой высокой точке Царицына павильона примостилась на шпиле бледная шаровая молния. По виду небольшая, пушистая, ласковая и послушная.

Когда «открыли» этот эфир?.. Если применение ему нашли пока только в развлекательной сфере. А могли бы бесплатно освещать дома, теплицы, улицы… С него могут работать маяки и еще куча всего.

Принять факт существования неисчерпаемой энергии, как уже доступной в это время, было трудно. Я всегда понимала скептиков — сама такая, но правы оказались энтузиасты. Таких, кстати, хватало…

Мне не раз задавали вопрос — как при свечном способе освещения сохранились потолочные фрески и лепнина? Мол, сколько тех служб в сельской церкви, а выбеливать закопченные потолки приходится каждый год.

Людям хотелось объяснений со сказкой или чудом, наподобие вот такого эфира, но приходилось их разочаровывать — факт то, что до средины XIX века царские резиденции в России освещались исключительно свечами. Позже появились масляные лампы. Еще позже был газ, потом электричество.

Но свечи были всегда. Вплоть до 1917 года. Сохранились документы на закупку — огромные партии доставлялись из Парижа, наши не дотягивали до заграничного качества — коптили сильнее. Сложились определенные нормы их расходования, и они известны. Например, одной фрейлине полагалось в сутки четыре стандартных белых свечи, одна желтая ночная и три сальных.

А чистили потолки и стены… Зимнего дворца, к примеру — летом. Когда весь двор переезжал в летнюю резиденцию. И чистили хлебом. Его пористая структура позволяла мягко очищать от копоти фрески, лепнину и другие элементы декора, не повреждая их.

И мне бы тоже хотелось…

Так хотелось, чтобы кто-то так же — простыми словами разубедил меня в странной природе этих шкаликов. Так проще жить, легче и понятнее. Но вот беда… я уже подержала один такой в руках — пустой и беспроводной. И снова эта дрянь занимала все мысли, отвлекая.

Но музыка впечатляла, танцоры мне тоже нравились. Нравилось всё — потемневшее небо, грустная луна на нем, красиво окруженная ночными облаками, ее дрожащее отражение на воде. Солнце первый раз полностью скрылось за земной кромкой и «гражданские» сумерки потихоньку превращались в «навигационные» — на небе уже просматривались звезды, по которым раньше и ориентировались.

Голоса вечером и над водой звучали как-то иначе. А стоило музыке чуть стихнуть, в заросшем камышом и кубышкой углу пруда сразу же начинали «петь» лягушки.

А потом Львов объявил новый романс… автора, то есть меня, назвали, но на поклон не вызвали, к счастью. Прячась за спинами девушек, я слушала, прикрыв глаза. Пел молодой мужчина и пел, конечно, иначе, чем я. Музыку не переврали — нет, и он прочувствовал романс, что важно. Просто… каждый кто пел, пел его немного по-своему. И каждый раз он звучал иначе, оставаясь неповторимым.

А потом слуга накинул мне на плечи… плед? Покрывало? А в руки сунул корзинку с клубникой.