Книга После развода с драконом. Начну сначала в 45, страница 111 – Екатерина Гераскина

А «мать», ещё недавно гордая и величественная, теперь выглядела растерянной и злой, потерявшей лицо. Прическа растрепалась. Лицо исказилось в гневе и бессильной ярости. Леди Элоиза исчезла — осталась лишь озлобленная женщина, готовая рвать словами, как когтями.

Но в этот момент мне было не до победы.

Не до того, чтобы наслаждаться её позором.

Мне было больно.

Больно от правды, которая обнажилась, как рана.

От того, что мать, оказалась чужой, лживой, готовой продать и предать ради собственной выгоды.

Я встал и пошёл следом за извивающейся матерью. Мы вышли на улицу.

Мать стала тихо ругалась себе под нос. Она боялась поднимать шум, всё ещё пыталась сохранить видимость приличий.

Но здесь никого уже не было.

Мы прошли по каменной дорожке, и шаги гулко отдавались в ночной тишине.

Ветер колыхал фонари, свет ложился длинными полосами на гравий. Наконец мы остановились у чёрной, закрытой кареты.

— Все эти покушения на меня? Чьих это рук дело? Твоих? Или твоего любовника?

Она не выдержала.

— Гад! Сволочь! — сыпались лишь ругательства, грязные, колкие, искажённые ненавистью. Она больше не выбирала выражений, плевала словами, как ядом. — Куда вы меня тащите?! — взвизгнула мать, когда мои люди крепче сомкнули хватку на её руках. — Что вы со мной собираетесь делать?! Я леди! Вы не имеете права!

Я сжал зубы, распахнул дверцу кареты.

— А когда ты мою супругу закрыла в лечебнице, ты об этом вспоминала? Что она леди, герцогиня? — слова мои резали воздух, как клинки.

Её силой затолкнули в карету.

Я стоял у дверцы и смотрел ей в глаза. Она метала в меня проклятия, а я вдруг понял, что больше не чувствую злости. Только пустоту и тяжесть.

— И… да, ты добилась своего, — тихо произнёс я. — Я развёлся с Лилией. Пусть хоть это будет для тебя отдушиной.

Карета дёрнулась и тронулась с места, унося с собой женщину, которая всю жизнь носила маску моей матери. Она даже не пыталась быть ею.

Вопрос о покушениях так и остался открытым. Но ничего — пара дней в лечебнице, и она заговорит. К тому же наблюдение за ней будет круглосуточное, а там и её покровитель объявится. И тогда либо подтвердятся мои мысли, либо я увижу настоящего виновника всех моих бед.

Оставалось ещё разобраться с Марией.

А перед этим…

Я вернулся домой, в особняк. В окнах горел свет. А значит, брат не покинул его.

Когда я прошёл внутрь и задержался в холле, чтобы стащить с себя камзол и отбросить его на кресло, услышал, громкий грохот, звон разбитого стекла.

Из кухни доносились ругань вполголоса и стук посуды.

Я направился туда. Остановился у дверного проёма, облокотился на косяк и молча наблюдал.

Младший брат, весь взъерошенный и измазанный, отчаянно пытался совладать с кухней. Раковина была полна грязной посуды, на плите что-то пригорело и дымилась чёрным едким дымом неизвестного происхождения масса. В воздухе стоял отвратительный запах гари.

На рубашке Наримана красовались следы от овощей, пятна кофе, грязь непонятного происхождения. Он мешал что-то в кастрюле, потом обжёгся, ойкнул, выронил половник на пол и с досады начал пинать дверцу кухонного шкафа.

Я усмехнулся, не двигаясь с места.

— Лили тебя не простит, если ты испортишь ей кухню, — сказал я ровным голосом.

Нариман дёрнулся, резко обернулся ко мне. Его глаза, полные усталости и раздражения, на миг расширились, будто он не ожидал за собой наблюдателя.