Книга Предзимье. Осень+зима, страница 38 – Татьяна Лаас

— Что замерла, как сиротка на пороге. Я давно тебя простил! Гости в доме — счастье в доме.

Даша взяла деда под руку и повела в столовую — она всегда тут чувствовала себя как дома. Это только Зимовский понимает, что Семен Васильевич тяжелый и неуживчивый. Остальные этого не видят. Глаша бросила на Таю колючий взгляд, но ничего не сказала. Даже про извинительный пирог промолчала. Испекла она его или нет? В воздухе не витали ароматы сдобы.

В отличие от Таи, Даша всегда была милой собеседницей — именно она за обедом стала мостиком между суровым дедом и Таей, не давая над столом возникнуть неловкой тишине. Даша рассказывала о себе, о муже, о Зимовском, о столице, о больницах, мимоходом ввернула о необходимости проходить ежегодные обследования, а потом в лоб предложила свою помощь деду. Он Дашу уважал, крепко уважал и…согласился на лечение.

И как у Даши получается? Вовремя улыбнуться, пошутить, чуть опустить виновато глазки, когда дед ругает современную молодежь, согласиться о полном упадке нравов, науки и всего, вообще всего, что может «упадать», и снова улыбнуться, пропустить мимо ушей колкости, которые саму Таю заставляли взвиваться в желании спорить, и снова щебетать, словно у неё нет своего мнения. Поразительная способность. Даша вызывала в Тае жгучую зависть: ей бы так просто общаться с собственным дедом.

От щебетания о перспективах лечения тут, в Змеегорске, Даша перешла к обсуждению лечения в Санкт-Петербурге, раз за разом напоминая, что волноваться нечего — все на себя возьмут Сумароковы. Дед не волновался, он поломался для приличия и неожиданно для Таи согласился на поездку. Зря Тая через себя переступала и Кота дергала.

После обеда дед пошел отдыхать, а Тая с Дашей поднялись в её комнаты. Глаша была так мила, что подала в Таину гостиную чай с пирогом, тем самым, примирительным.

Даша привычно рухнула в кресло. То, постаревшее на дюжину лет, печально скрипнуло под ней.

— Рассказывай!

Тая села в кресло напротив и лишь спросила, разливая чай:

— О чем, Даша?

— О Зимовском, конечно, — удивилась Даша. — С Семеном Васильевичем мы все решили, так что не смей даже волноваться об этом — вылечим или я не Сумарокова! А вот ты и Зимовский… Тут есть опасения. Ты же упрямая и ничего не видящая дальше своего носа.

— Я очень даже вижу!

Даша взяла чашку с чаем и обиженно фыркнула:

— Пфф! По Зимовскому видно! Мы с девочками вчера чуть от любопытства не умерли. А ты трубку не брала! — Даша подняла глаза кверху, словно вспоминая что-то очень приятное. — Но как ты бежала! Как ты бежала от него! Как подраненная лань бежит от охотника и знает, что она принадлежит только ему.

Тая чуть чаем не подавилась — вот ланью её еще не называли. Метелица чаще её скунсом из-за вечного медицинского запашка называл, а Кошкин ласочкой и бешеным енотиком — за привычку постоянно мыть руки и всех заставлять это делать, особенно перед едой.

— Даша, кто-то слишком много читает любовных романов. Я бежала не от него, а за магмодом.

Та лишь махнула рукой, мол, пустое все.

— Он тебе уже сделал предложение? Вы уже целовались?

Тая не выдержала — иногда Дашино любопытство переходило все пределы:

— У него пасть, между прочим. Магмодам с поломкой оборота запрещено жениться, и то самое, на что ты так намекаешь, тоже запрещено.