Книга Журавли летят на запад, страница 3 – Анна Рябинина

Сейчас он тоже шепчет эти строки, прислоняясь лбом к заледевшему стеклу. Кожа тут же немеет, но так даже лучше – лучше чувствовать боль, чем не чувствовать ничего.

– Можешь остаться у меня, если хочешь, – говорит Ли Сяолун, подходя ближе. – Если Ван Сун тебя совсем съест.

Но что делать, если уже даже сон не несет ничего, кроме ужаса, накатывающего после пробуждения еще сильнее?

– У тебя руки ледяные, – продолжает Ли Сяолун, касаясь его ладоней. Сунь Ань отодвигается.

– Неважно.

– Не трогай его, – сурово требует Ван Сун.

Ли Сяолун шикает на нее и увереннее берет Сунь Аня за руки.

– Пойдешь ко мне в купе?

Сунь Ань открывает рот, чтобы что-то сказать, но начинает кашлять – долго, сухо, прикрывая рот все теми же ледяными руками, которые больно касаются щек, словно натянувшихся на костях от того, что он давно уже почти ничего не ест.

Ли Сяолун снова его касается – и это ощущается, как если бы огонь пожирал вставший на реке лед: больно, неприятно, сдирая с воды корку льда, как с ранки только запекшуюся кровь, – берет за локоть и тянет на себя.

– Пойдем.

– Вы же злитесь на меня, – удается сказать Сунь Аню, после чего он снова начинает кашлять. Грудь болит, словно на ней сидит снежный монстр – или ледяная кошечка из ночных кошмаров, когда ты вроде спишь, а вроде уже проснулся, и вокруг тебя бродит существо из другого мира, которое одновременно здесь и где-то далеко, и спасает только осознание, что рядом, на соседней кровати в крошечной комнате у самой крыши, Чжоу Хань, протяни руку – и коснешься. Он сам – как существо из мира за зеркалом, за водной гладью, с вечно ледяными руками, с темными в океанскую штормовую черноту глазами, с тонкой белой кожей, напоминающей дорогой фарфор, мягкий и суровый, говорящий из-за акцента на французском напевами, улыбающийся скупо, как святые на фресках в католических соборах.

Только теперь никого коснуться уже не получится.

– Ну, злиться надо на кого-то живого, а ты, судя по внешнему виду, тоже скоро помрешь, – честно откликается Ли Сяолун, заводит его в купе, пытается забрать из рук Сунь Аня банку с прахом, и тот едва ее удерживает, потому что пальцы заледенели и плохо слушаются, но, оставив попытки, просто накрывает его своим же пальто. – Что будешь есть?

– Ничего, – Сунь Ань забивается в угол вагона и чувствует, как живот болит от долгого голода, но принципы важнее.

Он прижимает банку к себе, тоже заворачивая ее в пальто, а потом, немного повозившись, скидывает ботинки и залезает на кушетку с ногами. Ли Сяолун смотрит на его копошение внимательным, чуточку печальным взглядом, а потом вздыхает, достает откуда-то фляжку и протягивает Сунь Аню.

– Это просто вода, если что, у тебя губы уже до крови потрескались, – говорит он, садясь рядом.

Сунь Ань не к месту думает, что похожим образом Чжоу Хань разговаривал с пугливыми уличными котятами – медленно подходил, предлагал еду, касался, чтобы получить их доверие. От этой мысли к горлу снова подкатывает ком, но он продолжает держаться.

– Ты не обязан. – Он снова кашляет и сжимается сильнее.

– Но хочу, – упрямо говорит Ли Сяолун. – Ты не можешь прятаться вечно.

– Вы сами от меня закрылись.

– И есть за что, – на этих словах Сунь Ань все же делает несколько глотков воды и, чуть ими не подавившись, прислоняет болящую голову к стене. Смотрит во тьму окна – интересно, если сейчас пролетит метеор, это будет душа Чжоу Ханя? Хоть одна из трех? Если бы он уделял больше времени изучению своей родной страны, то знал бы сейчас, где они.