Книга Хозяйка королевской таверны, страница 21 – Любовь Оболенская

– Не могла подтянуть нормально? Все за тобой приходится доделывать.

После чего вырвал сверток из рук женщины, взгромоздился на повозку и рыкнул мне:

– Ну, а ты чего стоишь, ваше высочество? Придворного пажа пригласить, чтоб помог, или сама справишься?

Я отвечать не стала, хотя очень хотелось. Залезла на повозку, выстланную изнутри старым, вонючим сеном, после чего Вилль хлестнул кнутом Черного. Конь вздрогнул – и, понуро склонив голову, пошел вперед.

Вскоре мы выехали на дорогу, представлявшую собой просто утоптанную тропу среди невысокой травы. Разумеется, все кочки и выбоины были наши. Повозку жутко трясло, и она отчаянно скрипела, грозя развалиться на ходу.

Меня почти сразу от такой езды начало подташнивать – казалось, сейчас желудок наружу вывернется от толчков и ударов снизу. Подумалось, что человек, который изобрел рессоры, наверняка в лучшем мире занимает очень почетное место… Впрочем, о каком лучшем мире я? До рождения того изобретателя еще несколько столетий – и от этой мысли мне стало еще грустнее, чем было.

А Вилля между тем разобрало поговорить.

– Ты вот думаешь, почему Робин меня уважает? Я ж сам фламандец, из Фландрии родом, и от Брюгге до Лилля не было стрелка лучше меня. Но однажды я, клянусь небесами, случайно подстрелил оленя – и тогда по приказу графа на главной площади Гента мне выкололи правый глаз и отрубили два пальца на правой руке, чтобы я никогда больше не смог стрелять из лука.

Вилль хрипло рассмеялся.

– Но эти ослы не знали, что я умею стрелять и с левой руки. И через год, когда граф охотился в лесу со своей свитой, ему из чащи прямо в правый глаз прилетела стрела. Убийцу так и не нашли, а я до сих пор жалею, что не смог забрать у графа еще и два пальца. Но хоть за глаз рассчитался. Потом я на лодке переплыл пролив и остался в Лондоне. Но мне там не понравилось – много суеты и стражников, норовящих посмотреть, сколько пенсов осталось в твоем кошельке. Да и рожа у меня приметная. В общем, перебрался я в Ноттингем. Тут и поспокойнее, и подальше от Фландрии, где еще не забыли стрелка из Гента…

Вилль рассказывал, а я слушала, вникая в ритмику языка, который еще не до конца понимала. Хочешь выжить в обществе – будь добра влиться в общество. Вот я и практиковалась, шепотом повторяя некоторые слова и запоминая речевые обороты, которые Вилль вставлял в свой монолог.

А справа и слева расстилались широкие поля, на которых трудились местные крестьяне. И картины этого труда, честно говоря, выглядели нерадостно. Довольно часто рядом со взрослыми были видны дети, которые работали наравне с родителями.

Один раз я увидела, как целая семья корчевала здоровенный пень, впрягшись в упряжь вместе с лошаденкой, с виду еще более дохлой, чем Черный. Тянули все, включая малыша лет семи, который, пока мы проезжали мимо, успел схватить от матери пару подзатыльников за то, что не слишком усердно тянул свою лямку…

Еще один мальчишка примерно того же возраста копался в придорожной грязи – похоже, искал что-то съестное. Когда наша повозка проезжала мимо, он поднялся на ноги.

Наши взгляды пересеклись…

Никогда в нашем мире я не видела настолько взрослого взгляда. И таких натруженных рук, перевитых венами, с костяшками пальцев, разбухшими от непосильной работы.

Мальчик в оборванном одеянии просто стоял и смотрел. И такая бездна тоски была в его глазах, что я невольно закусила губу, стараясь сдержать набежавшие слезы.