Книга Сошествие в Аид, страница 109 – Хейзел Райли

Я оседаю спиной по стене и сползаю вниз. Правую скулу ломит — похоже, моё лицо превратится в один сплошной синяк.

— Почему ты не скажешь ей, что это я вмешался по твоей просьбе? — шепчет Аполлон.

Я пожимаю плечами.

— Что это ты приказал мне подняться на ринг и расфигачить тебя? Что даже когда я сидел на тебе верхом и не хотел продолжать, ты повторял: «Ещё один, Аполлон. Сильнее. Ещё удар. Давай». — Он вздыхает. — Она думает, это моя заслуга.

Правда. Как только мы вошли в зал, я буквально рванул к Аполлону и сказал, что он должен выйти на ринг и всадить в меня как можно больше. Что он, по мне, сделал поздновато.

Я поднимаю голову и смотрю ему прямо в глаза:

— А ты почему не сказал родителям, что я попросил тебя вмешаться?

Ему бы всё простили. Он бы избежал отцовского гнева.

Он отворачивается, пряча всё, что мелькнуло в янтарных зрачках:

— По той же причине, что и ты.

— Потому что я люблю тебя, aderfe mou, — шепчу.

Он едва улыбается — грустно. Я втянул его в дерьмо по уши. И всё равно он отвечает:

— И я тебя люблю, брат мой.

Я не отрываю глаз от кроссовок, пока Аполлон не заходит в комнату. Он не спрашивает, почему я не поднимаюсь и не иду спать. У конца коридора, за стеклянной дверью в сад, проступает рассветный свет. Спать уже бессмысленно. Не с грузом мысли, что мне предстоит тащить Хейвен — эту чёртову упрямую занозу — в Грецию на реванш со мной.

Я бы пошёл к ней и сказал бежать. Уйти из Йеля и перевестись. Это было бы лучше. Наверное. Потому что если правда, что моя семья помешана на играх, уловках, грязной победе и веселье, то ещё больше она помешана на людях вроде нас. На тех, кто может стать как мы. На таких, как Хейвен. И я боюсь, что, поддакивая ей, как с самого начала, я слишком выставил её напоказ для моей семейки.

Я столько раз говорил ей «ты ошибаешься», что только сейчас понял: ошибался всё это время я.

Она — любопытная. Безбашенная зануда. Но если бы я правда хотел её оттолкнуть, я бы это сделал. Вместо этого я позволил ей влезть в нашу жизнь.

Я резко вскакиваю, отталкиваясь ладонями от пола, и уже шагаю в сад кампуса. Прохожу несколько метров, молясь, чтобы боковой вход ко второму общежитию открывался с улицы.

Кто-то меня услышал: ручка поддаётся, и меня впускают. Я не до конца уверен, какой у Хейвен номер, но, когда встаю перед нужной дверью — сомнений нет.

Я уже поднимаю руку, ведомый невесть каким безумным порывом. Схватить её за лицо и поцеловать? Швырнуть на кровать и сорвать с неё одежду? Заорать, что надо было держаться подальше — но что, увы, и я хорош?

Вместо этого замираю. Кулак повисает в воздухе в сантиметрах от двери.

На коврике у моих ног лежит записка. Простая. Белая гладкая бумага, сложенная пополам. Поднимаю. Хейвен постоянно лезет в мои дела — почему бы мне не ответить тем же?

В худшем случае — рифмованный высер того придурка Лиама.

Разворачиваю и перечитываю несколько раз. Морщу лоб и оглядываюсь: коридоры пусты. Тишина такая, что слышно, как бьётся моё сердце.

— Что за хрень? — выдыхаю.

Читаю снова и снова, пока не понимаю, что фразу теперь не выбить из памяти.

Не беспокойся о фигурах, которые видишь на игровой доске.

Беспокойся о тех, кого ты считаешь вне игры.

Я сминаю листок и прячу в карман. Мне нужен кофе и разговор с братьями. Не дело — чтобы Хейвен проснулась и обнаружила эту тупость у дверей.