Книга Сошествие в Аид, страница 130 – Хейзел Райли

Несколько секунд — и я уже понимаю: здравым смыслом тут не пахнет по всей линии. Почему я вообще думала, что игры — выдумка одних только сыновей, а родители ни при чём?

— Это нечестно, — повторяю, как ребёнок.

— Жизнь нечестна, — парирует он. — Ты это знаешь. Твой отец это знает. Бедный твой папа — пашет день и ночь, чтобы платить счета, которые вдвое больше его зарплаты. Чтобы платить долги твоей матери. Ведь твоя мать, Хейвен, умерла, оставив долги — не так ли?

Лёд стекает в вены. Это личное. Об этом знаем только я и Ньют. Откуда он…?

— На какую сумму тянет общий долг твоего отца? — спрашивает он с нарочитым интересом. Что-то подсказывает — он и сам знает. — А, да. Пять миллионов долларов. Много, правда? Бедняга. Если ты оступишься здесь — потеряешь стипендию, и про учёбу можно забыть. То же и с твоим братом. Печальная история. — Он прикладывает руку к сердцу. — Я глубоко тронут.

— Ближе к делу, — шиплю.

Глаза его блестят. Он приближается, улыбаясь, как искуситель:

— Разве не прекрасно было бы, если бы ты могла заплатить за всё сама? Минус пять миллионов — вот так. А у тебя остаётся ещё восемь, чтобы жить куда спокойнее, чем последние двадцать лет. Верно, Хейвен? Ты не из тех, кто когда-то имел много.

Кронос смеётся моему выражению. Я уверена, у меня глаза на лоб. В голове крутится: «пять миллионов», «восемь миллионов». Тринадцать. Тринадцать миллионов долларов.

— Не может быть, что…

— Если ты выиграешь игры, — обрывает он, — ты получишь тринадцать миллионов долларов, Хейвен Коэн. А, может, и кое-что сверх того — узнаешь в своё время.

Глава 23

Плод страсти

Сын Ареса и Афродиты, Купидон — которого греки звали Эросом, — был не столько богом любви, сколько силой притяжения, воплощённой в его стрелах. Первые мифы считали его рождённым из первозданного Хаоса, мощи, удерживающей вселенную в единстве. Лишь у Гомера он обретает более романтический облик — хотя и там не обходится без драм: души, пронзённые стрелами Эроса, могли лишиться рассудка или даже уничтожить себя из-за невозможной любви.

— Хейвен, призрак моего деда, умершего четыре года назад, бил бы сильнее, — возмущается Хайдес, уперев руки в бока и глядя на меня с тоской. — Сколько ещё раз мне повторять, как правильно бить?

Я тихо обзываю его и снова ударяю по боксёрскому мешку.

— Браво, — продолжает он без остановки. Начинает хлопать. — Давай ещё раз, посмотрим, получится ли у тебя разнести себе сухожилия на запястье.

Я щурюсь и стараюсь игнорировать его ядовитые комментарии. Капля пота стекает от линии волос — я тут же стираю её тыльной стороной ладони.

Хочу сосредоточиться. Правда хочу. Хочу дать хороший удар и не слышать привычных едких фраз Хайдеса. Но голова занята другим. Перед глазами всё время стоит лицо Кроноса. Его слова прилипли к моему мозгу: если я выиграю у Хайдеса, меня ждут тринадцать миллионов долларов. Тринадцать миллионов.

— Тринадцать… — бормочу рассеянно.

— Да, тринадцать раз, как у меня яйца падали на пол сегодня утром, — огрызается Хайдес. Бьёт мешок с силой. — Давай, Хейвен.

Я выпрямляюсь. Хайдес уже не раз показывал, как наносить удар. Я помню каждое движение его тела: широкая спина, играющие мышцы рук, костяшки, покрытые шрамами, врезающиеся в мешок, и пот, делающий кожу блестящей.

Нет, не на этом надо сосредотачиваться.